LXVI
– Пап, давай быстрее, а? – сказал Исаак, зубами вытаскивая из ладони занозу.
– А то ведь вы до темноты не вернётесь.
Исаак сидел, скрестив ноги, прямо на жертвеннике, и несчастным не выглядел.
Авраам похлопал себя по карманам. Кремень, огниво, трут, верёвка, на поясе каменный нож.
– А, прости! – сказал Исаак и вытянулся в полный рост.
Авраам дрожащей рукой достал нож и нерешительно замер.
– Ну же, Авраам, – раздался Голос с небес, – Я всё ещё жду.
Авраам сжал нож обеими руками и поднял над головой. Исаак зажмурился и стиснул зубы.
Ничего не произошло.
Исаак понемногу открыл глаза. Потом открыл их широко и уставился на отца.
Тот, не опуская ножа, бормотал себе под нос.
– …и у тебя были такие вот пяточки, и ямочки на попке, а когда мы приучили тебя к горшку, ты с ним не расставался, таскал его везде с собой и сидел на нём, как царь на троне…
Исаак покраснел.
– Пап, по-моему это у меня перед глазами моя жизнь должна пробегать, нет? Не у тебя.
Авраам опустил нож.
– Я не могу.
– Не можешь что? – спросил Исаак.
– Не можешь что? – спросил Голос с небес. – Давай, Авраам, не заставляй меня ждать.
– Я не буду! – крикнул Авраам, бросая нож. – Что я скажу его матери? Что я скажу себе?! Что я скажу кому угодно? Что я убил человека, потому что я боюсь своего Бога?
– Ну да, – сказал Голос, – а чем тебе не нравится твой Бог?
– Мне не нравится, – сказал Авраам, обнимая Исаака за плечи, – что у меня есть Бог, который называет нас своими детьми и при этом требует, чтобы мы убивали своих детей.
– Ну хорошо, – сказал Голос, – можешь пойти и поймать чужого ребёнка. И принести его в жертву своему Богу.
– Ха! – сказал Авраам. – Я на это даже отвечать не буду. Пойдем-ка, сынок.
– Скажи-ка, Авраам, ты понимаешь, – протянул Голос, – что теперь Я могу поразить тебя бедствиями, болезнями, смертью?
– Можешь! – воскликнул Авраам. – Но это и называется «жизнь»! Бедствия сменяют покой, покой сменяет бедствия, болезни крадут здоровье, и в самом конце – смерть. Это и есть жизнь.
– Пап, ну давай, – сказал Исаак, поднимая нож, – ну чего ты? Ну я не против, а Господь ждёт. Ну чего ты? Ну давай, ну зачем тебе проблемы, ну пааааап!
– Довольно! – раздался Голос. – Прекрасно. Наконец-то, ребята. Теперь собирайтесь и отправляйтесь домой.
Авраам и Исаак замерли, уставившись на небеса.
– Что? А. Да, это было испытание. – объянсил Голос. – Не искушение – это не по Моей части. А испытание. Этим Я дал вам обоим ценный урок. И всё такое. Только не спрашивайте – какой.
Сын с отцом молчали.
– Да, если вам, ребятки, так охота, принесите мне в жертву агнца. Агнец в кустах.
«Опять», мрачно подумал запутавшийся в кустах агнец, «Почему всегда я? Почему всегда я, чёрт меня побери? Что за извращённая, больная фантазия с одной извилиной? Блин, я всегда один. Их двое, и они радостно прирежут меня. А я один. Ладно… Как же это там… А.»
– Беее, – мрачно сказал агнец, глядя на подбирающего нож Авраама, – Бее, так его. Бее.
LXVII
Все, кто был в зале, завороженно следили за Саломеей – Ирод, Иродиада, придворные и гости, лакеи и четыре кошки.
Саломея танцевала сама с собой, а казалось, будто танцует сразу три человека. Её руки прыгали по её телу и ласкали его, сжимали и отпускали, мяли и раскатывали так, что казалось, будто Саломея – кусочек изящной глины или подвижной ртути в двух узких ладошках.
Когда она остановилась, выдохнули не все и не сразу.
– Потрясающе. – сказал Ирод. Ему пришлось скрестить ноги, чтобы не выдать своё волнение. – Потрясающе.
– И?… – подсказала Иродиада.
– Знаешь что, дочка, – сказал Ирод, – проси чего хочешь.
– Чего я хочу? – сказала Саломея невинным чистым голосом.
– Всего, чего хочешь! – воскликнул Ирод. – Что придёт в твою головку.
– Хм, посмотрим. – Саломея вытащила из-за пояса небольшую, сложенную вчетверо бумажку, развернула её. – Ах, да.
Она повязала на лоб тёмно-зеленую ленту.
– Итак, – она чуть-чуть откашлялась и уставилась на бумажку. – Армия Освобождения Палестины требует у тебя, о Ирод…
– Армия чего?! – воскликнул Ирод.
– Освобождения Палестины, о Ирод. – сказала Саломея.
– От чего?! – воскликнул Ирод.
– Что значит «от чего»? Просто освобождения. Ото всего! Свобода не бывает от чего-то. Свобода просто бывает. – объяснила Саломея. – Итак, мы требуем, чтобы ты выпустил из застенков всех политических заключённых. Мы требуем также вывода римских войск с территории Иудеи, организации контроля за состоянием окружающей среды…
– Контроля за чем?!
– Папа, – сказала Саломея, ставя ударение на последней букве, – вы Иордан когда-нибудь видели? Он же чёрный от дерьма этих так называемых «миротворцев». Итак, дальше…
Иродиада поднялась и, взмахнув рукой, грохнулась в обморок.
LXVIII
– Осторожней! – воскликнул Господь, отдёргиваясь. – Не мышь, чай, лечишь.
– Не шевелись, – сказал Натаниэль спокойно. – Поболит и перестанет.
Он аккуратно приложил марлю, смоченную спиртом, к рассеченному виску Господа.
– Ну рассказывай, – сказал он, с треском раздирая бинт, – и как Нас угораздило?
– Ну как, – сказал Господь хмуро, – там темно. Я упал. Ударился.
– Ну да, – согласно покивал Натаниэль, – и Сам Себе щёку ногтями расцарапал. Беспокойное местечко- то, Осия. Ландшафт суровый, бьёт сильно…
Господь раздраженно закатил глаза.
– Ну хорошо, это был Иаков. Я в темноте нарвался на Иакова. Блин, тяжёлый такой…
Сатана поднял брови.
– Ты бы его сейчас видел! – воскликнул Господь. Чело его посветлело. – Я его так уделал! Его мама теперь родная не узнает.
– Да-да, – сказал Натаниэль, – придёт к нему его старенькая, почтенная матушка и скажет – «А где же мой Иаков?». А там уже нет никакого Иакова. «Нету тут больше твоего сына Иакова, дорогая», скажут ей люди, «только некий Израиль». Где ты имя-то такое взял – Израиль.
– Ну не мог же Я его просто так отпустить. – сказал Господь. – Пришлось придумывать на ходу. Мужик- то суровый, заметный. Отец народов. Лучший друг овцеводов…
– Переименовывать-то зачем? – спросил Сатана. – Ну придумал бы ему прозвище. Скажем, Иаков «Стукнутый». Или Иаков «Толстый». Имя-то зачем менять?
Господь пожал плечами.
– Он Меня три раза головой о камень ударил! – сказал Он, осторожно трогая повязку.
LXIX
Иаков вышел и плотно затворил за собой двери загона.
