хитрее зверей полевых. Лесные меня уже уделывают. О слонах и не говорю. А уж родители твои вообще не звери полевые. Так что во-вторых, как и чем я мог соблазнить? Поверь мне, это всё из-за яблока. Кое-Кто придумал всю эту кутерьму с яблоками и использовал твоих родителей в Своих целях.
Авель хмыкнул.
– Я охотно верю, что цели были праведные. – сказал Сатана покорно. – Но это были не мои цели.
Он помолчал.
– Так ты опять поссорился с братом. – сказал он через некоторые время. – Кстати, зови меня Натаниэлем.
– Это он со мной поссорился… – сказал Авель со вздохом. – У него какие-то проблемы и он всё время на мне срывается.
– Ну что ж ты. Он же твой брат! – воскликнул Натаниэль. – Ты обязательно должен с ним помириться.
– Как?… – спросил Авель. Он задумчиво повертел в руках гребень и посмотрел на Сатану.
– Ну как твои родители мирятся, наверное. – сказал Натаниэль задумчиво. – Они же наверняка иногда ссорятся?
– Ну да. – сказал Авель. – Папа целует маму и говорит, что больше не сердится. А она целует его и говорит, что тоже больше пока не сердится.
– Ну видишь, – сказал Натаниэль, – подойди к Каину, обними его, поцелуй и скажи что больше не сердишься. А что у него там за проблемы?
– Ну у него с его грядками какая-то ерунда, – объяснил Авель, – в общем какие-то гусеницы съедают всё раньше, чем мы сами успеваем съесть.
– Ну я не знаю, – сказал Натаниэль, осматривая небольшое стадо Авеля, – у тебя вроде дела идут ничего. Дал бы ему пару советов, как более успешный…
Авель ухмыльнулся.
– Зачем? Я пасу овец и коз, а он выращивает траву. Я ничего про траву не знаю.
– Ну ты и про овец и коз раньше ничего не знал, – сказал Натаниэль, кивая сам себе, – а у тебя с ними никаких проблем. Просто скажи, что ты думаешь по поводу этих гусениц. Выскажи своё мнение. Наверняка он оценит твою помощь. Поцелуй, братский совет – и братский мир навсегда. Ничто так не укрепляет дружбу, как уверенный покровительственный тон и пара влажных поцелуев. Где он сейчас? Пойдем и немедленно наведём между вами дружбу на века.
– Он вон на том поле, – сказал Авель. Они с Натаниэлем поднялись на гребень небольшого холма и увидели спину Каина, склонившегося над своими растениями. – Ээй, Кааин!
Каин дёрнулся как от удара, но не повернулся.
– Не слышит, – сказал Авель, – странно.
– Привлеки его внимание, – сказал Натаниэль, – вот камешек. Кинь в него, он почувствует и обернётся.
– Не тяжеловат?… – спросил Авель, взвешивая камень в руке.
– Ну ты в голову-то не целься, – сказал Сатана, – просто брось, пускай упадёт рядом.
Авель бросил. Камень упал на большую дыню, разбив её и обрызгав Каина. Тот повернулся.
Авель радостно помахал ему рукой и побежал вниз по склону, широко расставив руки и улыбаясь.
– Пойду-ка я, – сказал Натаниэль сам себе, – мне, пожалуй, потом расскажут, чем всё кончилось.
LXXV
Эдгар Алан По сидел за своим небольшим письменным столом и писал что-то, часто макая перо в чернильницу.
На женском бюсте над порогом сидел чёрный ворон. Ворон шумно чистил перья.
На какое-то время ворон умолк и сидел тихо, глядя на поэта одним глазом. Потом шумно зевнул и встряхнулся.
Эдгар Алан По поднял на него задумчивый взгляд.
– Что? – сказал ворон. – Ну что ещё?
Поэт покачал головой.
– Ничего. Просто… ну скажи ещё раз.
– Тебе не надоело? – спросил ворон. – НИКОГДА!
По хихикнул и продолжил писать.
Ворон помолчал некоторое время.
– Не знаю как тебе, а мне надоело, – сказал он, – «Натаниэль то, Натаниэль сё, сделай, принеси, каркни». Я хочу в отпуск.
– Разве Сатана бывает в отпуске? – сказал По, отрываясь. – Ну вот. Ты меня сбил. Давай ещё раз.
– НИКОГДА!
Молчание и скрип пера ещё пять минут.
– Это потрясающе, – сказал ворон, перелетая на настенные часы и свешивая голову набок, – как вы, люди, умудряетесь писать такое.
– Ну, – сказал По, – сила воображения, талант… Божий дар.
– Который час-то? Ничего не вижу. – сказал ворон.
– Полночь. – сказал По. – Конечно не видишь, у этих часов нет стрелок.
– Но они же тикают! – сказал ворон.
– Тикают. И идут. – сказал По. – И наверное показывают время. Но стрелок у них – нет.
Ворон покачал головой из стороны в сторону.
– Вот об этом я и говорю. Это же кошмар. Ты как эти часы. Ты пишешь поэмы о своей любви к мёртвым женщинам.
– Они мой идеал. – сказал По. – Я воображаю их как идеальных любимых.
– И я о том же, – снова покачал головой Натаниэль, – ты пишешь поэмы про воображаемых мёртвых женщин. Прекрасный идеал.
– Не я один, – сказал По, бросая перо, – многие поэты посвящают свои творения женщинам, которых они любили, не зная лично. Клеопатре, к примеру.
– Клеопатра не воображаемая, – возразил Натаниэль, копаясь клювом под крылом, – но она мёртвая. Получается, что вся ваша любовь – придуманное эгоистическое чувство. Вы можете любить только того, кто не отвечает вам взаимностью, по возможности не говорит и – очень желательно, чтобы она ещё и не дышала. Ты не можешь испытать любовь, но ты с удовольствием описываешь её.
– Глупости! – воскликнул По, вскакивая и расхаживая по комнате. – Я пишу об идеальной любви, которая может длиться вечно. Которую ничто не может повредить!
– Мухи могут. – сказал Натаниэль. – И муравьи. Для вечной идеальной любви тебе нужен свинцовый гроб и много формалина.
– Неправда! – крикнул По. – Я говорю об образе, а образ бессмертен.
– Но пишешь-то ты не образу, – ответил Натаниэль, – а воображаемой мёртвой женщине. Которая воображаемо съедена воображаемыми червями на воображаемом кладбище. Знаешь, я так думаю – ты просто боишься, что настоящая и живая женщина над тобой посмеётся. Или будет тебя бить, как твоя мать.
По схватил чернильницу и кинул в него. Он не попал в Натаниэля, но разбил циферблат часов без стрелок.
LXXVI
– Можешь не торопиться, – размеренно повторял Господь, глядя в книгу и не глядя на Иакова, – у нас впереди вечность. Ну же, давай, ещё чуть-чуть…
Господь сидел в уютном кресле на самой вершине лестницы, по которой карабкался Иаков.
– Ну же, поднажми, – продолжал Господь, с увлечением читая, – ты сможешь, Я знаю. Ну вот, а ты не хотел.
Иаков, задыхаясь, свалился на ступеньку возле Его кресла.
– По-моему… – пропыхтел он, – я сейчас умру…
– Не умрешь, – сказал Господь, закладывая книгу пальцем, – это же сон!
– А Ты что… – пропыхтел Иаков, – не слышал… про смерть во сне?