– Ну-ну, – проворчал Господь, глядя, прищурившись, на светящихся изумрудным буквы, – ну и что «Жизнь»?
С легким шумом из Света и Тьмы сложились еще несколько слов.
Теперь надпись гласила – «ЖИЗНЬ – НЕ ИГРА».
– Кое-кто мог бы с этим поспорить… – хмыкнул Господь, поглаживая свою короткую бороду.
Появились другие Слова.
«ДЛЯ ПРОДОЛЖЕНИЯ БРОСЬТЕ МОНЕТУ. 30… 29… 28…»
– Начинается… – вздохнул Господь. Свет и Тьма сменяли друг друга дважды в секунду, пока Господь рылся в складках своей разодранной, залитой кровью одежды.
– А… Нашел… – сказал Он, подбрасывая на ладони тяжелый кругляшек.
У монеты были две стороны, одна напротив другой. Одна была обжигающим пламенем, а другая – текущим холодом. Одна сторона её искрилась белым, а другая была бархатно-черной. Одна сторона её стерлась, а вторая ещё не была отчеканена.
Это был слегка поцарапанный грош. Господь поднес ее к глазам, зажав между двумя тонкими пальцами с сорванными ногтями.
– Ну что ж… – вздохнул Он. – Цезарю цезарево, а Богу – богово. Может, раз ничего никогда не было, всё всегда было?…
Цифры мелькали – «9… 8… 7…»
Господь медлил.
– Стоит ли Жизнь одного гроша? – спросил Он Сам у Себя.
И бросил монету.
Она закружилась, сливаясь в тускло-серебряный шар и разбрасывая яркие искры по черному.
– Ну… – вздохнул Господь, – Поехали!
Удар молнии расколол Лобную гору до основания, и Господь унесся ввысь, к сиянию на другом конце молнии.
И жизнь продолжалась.
CXXIV
Сифора, жена Моисея, смотрела на него, как… как жёны глядят на провинившегося мужа. Приподнятая бровь уведомляла, что разбираться в чём кто виноват – не её дело, главное что виноват, сжатые в тонкую линию губы сравнивали его со всеми мужьями в целом и делали неутешительные выводы о всей породе, слегка постукивающая по пыльной земле сандалья уведомляла, что лучшие годы отданы неизвестно кому неизвестно зачем, и время продолжает идти.
Она смотрела на него, как волк смотрит на овцу, осмелившуюся быть живой и несъеденной.
– Ну милая, – сказал Моисей неуверенно, – это же не просто так вот, взял и махнул. Для этого надо сосредоточиться…
– Так сосредоточься! – воскликнула Сифора.
Моисей посмотрел себе под ноги, поднял посох над головой, взмахнул им так, что чуть не ударил себя по затылку.
– Вам говорю я – разойдитесь!
Воды колодца остались недвижимы.
Моисей снова повернулся к жене.
– Ну не получается, – сказал он жалобно, – я не могу вот так на заказ это делать…
– Для незнакомых людей, значит, получается, – протянула Сифора, глядя на него через сузившиеся от ярости глаза, – а для жены, для кровинки своей, для данной тебе Богом любимой – нет?…
Моисей снова посмотрел себе под ноги.
– Ну милая, ну ты же знаешь, – сказал он, – что тогда это был момент высочайшего откровения…
– Лучше бы ему наступить сейчас, – сказала холодно Сифора, – иначе кое-кому придётся ночевать на улице.
Моисей мысленно посочувствовал этому невезучему кое-кому.
– Ну же, давай, – подбодрила его Сифора, слегка меняя линию поведения, – если получится, получишь за ужином добавку.
– Добавку? – обрадовался Моисей, – А что будет на ужин?…
– То же, что и вчера.
– Отлично! – воскликнул Моисей. – Очень вкусная овсянка была вчера!
Лицо Сифоры снова резко превратилось в набор тонких линий – глаза, рот и даже ноздри сжались в гневные щёлочки.
– Вчера на ужин была баранина, – процедила она.
Моисей отступил на шаг назад.
– Ну я попробую, – сказал он, – но я тебя предупреждаю. Чудеса – это не моё.
– Ты же пророк, – сказала Сифора, – давай, доставай моё колечко.
Моисей ещё раз посмотрел на колодец, в который Сифора уронила кольцо.
– Ну милая, – начал он снова, – чтобы свершилось чудо, Господь должен захотеть этого и дать мне силы Своей…
– Неужто Господь, – разъярилась Сифора, – желает оставить бедную, беззащитную женщину без её последнего украшения?! Сперва я отдала всё золото на постройку этого придурковатого тельца, потом я отдала все браслеты и серьги, чтобы ты выплавил этот дурацкий хобот, теперь моё последнее колечко?!
Она бросила кожаное ведро на землю с такой яростью, что ведро попыталось прогреметь, как металлическое.
– Не дай Бог больше никому мужа-пророка! – воскликнула она. – Сперва ведёт за собой народ, пропадает весь день неизвестно где, разговаривая с горящими кустами и столпами огненными, потом заставляет всех делать какие-то, – она щёлкнула пальцами от злости, – непонятные глупости, завязать в иле, убегать, жрать насекомых и лишайник…
Моисей опустился на колени.
– И при этом у него даже нет ничего, кроме посоха! – продолжила Сифора. – Ты же живёшь милостью других людей! Ты ничего не умеешь и ничего не можешь! Всё, что ты делаешь, за тебя делает Бог, а всё, что ты получаешь – тебе дают люди!
Она начала рыдать. Моисей положил свою голову ей на ступни и обнял её ноги, пытаясь вымолить прощения.
– И за что мне всё это?! – воскликнула Сифора, хватаясь за голову. – У мясника есть нож, и он умеет резать, у булочника есть печь, и он умеет выпекать, а у пророка есть посох, и он ничего не умеет!
– Женщина! – воскликнул гневно Моисей, поднимаясь. – Это что, я тебя спрашиваю?!
Перед собой он держал простое стальное колечко с грубой надписью внутри. Сифора затихла.
– Прежде чем призывать на себя гнев Господен и гнев мужа своего, ты не посмотрела даже у себя под ногами! – воскликнул Моисей.
Сифора надела на палец кольцо и потупила взор.
– Ступай же! – взмахнул рукой Моисей. – И не показывайся мне на глаза до вечера. И будь впредь скромна, молчалива и покорна!
Уведомляющая бровь вновь медленно поплыла вверх.
– И в знак чуда, – добавил Моисей торопливо, – которое Господь явил нам, указав путь к пропаже – приготовь побольше этой своей восхитительной нежной баранины!…
CXXV
По тёмным высоким залам Александрийской библиотеки шли двое.
Один был молодым и высоким, в целом красивый и слегка уставший.
Второй был маленьким и щуплым, он вел рукой вдоль полок, заставляя рукояти почтенных списков и оригиналов слегка выходить из гнёзд и издавать громкое непристойное «бызк».
– С одной стороны, – довольно вяло рассуждал молодой и высокий библиофил, – более доступных девушек легче соблазнить. Быстро теряешь интерес. С другой стороны, женщины, подобраться к которым трудно, весьма неопытны. И они очень пугаются, увидев…
