спотыкаться будет…
Пёс хмыкнул.
– Велико утешение…
– Но это очень много значит! – воскликнул Натаниэль. – У Одиссея был, к примеру, пёс…
– Но это был не я, правда? – сказал Пёс. – А я – вот он, лечу почему-то, почему-то говорю и крайне зол на то, что умру молодым.
– Старым.
– Тем более! – крикнул Пёс. – Как ты не понимаешь, я просто не хочу умирать! Не какая-то собака, не собака какого-то Одиссея, не вся порода собачья, а я, я, я, сидящий тут!… И меня не волнует моя роль в истории!
Натаниэль замолчал. Пёс отвернулся и положил голову на край стекла.
– Если бы это не было бы так глупо, я бы сейчас повыл от досады, – пробормотал он.
Еще почти час они летели в молчании.
– Что это? – спросил Пёс, поворачиваясь к начавшему потрескивать цилиндру на приборной доске. – Что оно трещит? Сделай что-нибудь!
– Это подогреватель, – сказал Натаниэль, выдергивая из цилиндрика провод, – для мячей.
– Для каких мячей?…
– Для гольфа.
– А их надо подогревать?…
– Говорят, они от этого лучше летят.
Пёс с подозрением покосился на цилиндрик.
– И что, не врут?
Натаниэль пожал плечами.
– Ну если не знаешь, зачем подогреваешь?…
– Мне нравятся тёплые мячи для гольфа, – ответил Натаниэль.
– Но играть-то ими так же, как холодными?…
– Я не играю в гольф! – сказал Натаниэль. – Мне просто нравятся тёплые мячи для гольфа!
– Просто нравятся?…
– Да!
Пёс посмотрел на Натаниэля, и смотрел на него долго.
– Да, теперь я вижу, что это не ты придумал. Насчёт семи лет. А кто придумал-то?
Машина резко остановилась на краю обрыва и плавно опустилась на траву.
– Между мной и Ним – пропасть. – сказал Натаниэль.
– Он на том берегу, а ты на этом?…
– У пропасти нет берегов. – сказал Натаниэль. – Берега у реки. А у пропасти только один край. А второго нет.
– И на котором краю ты?… На том, который есть, или на том, которого нет?…
Натаниэль пожал плечами.
– На этом, – сказал он, показывая широким жестом на траву, на небо, на море. – А есть этот край или его нет – это в общем-то всё равно.
– И что? Ты собираешься делать что-нибудь по поводу этой пропасти?…
Натаниэль вытащил пачку сигарет и закурил.
– Ты у психоаналитика что ли рос?… Пропасть есть только тогда, когда стоишь на этом самом единственном краю. А если на нем стою я – это мой выбор, быть пропасти или не быть.
– Ничего не понял.
– Смотри. – Натаниэль надавил на педаль газа и машина, сделав рывок, исчезла за краем обрыва.
Собственно, она не разбилась. Она опустилась на песок и, пошуршав им, подъехала к самой кромке воды.
– Вот и всё, – сказал Натаниэль, – пропасть есть только тогда, когда ты стоишь на её краю. Вопрос точки зрения. И выбора. Настоящего выбора. Точки зрения.
Он стянул башмаки и носки и вышел из машины, с удовольствием ступая босыми ногами по мокрому песку и маленьким камешкам.
Пес тоже выбрался и улёгся в тени, раздувая ноздри.
Натаниэль прошёлся немного вперед и немного назад. Оглянулся на золотистого пса.
– А знаешь что?… – сказал он.
– Что? – спросил пёс.
– У меня тут вроде как есть вакансия, – сказал Натаниэль, – на Адского Пса. Знаешь. Пламенные глаза, рык глухой, как урчание преисподней…
– Ну?… – пёс уселся и, внимательно вывесив язык, прислушался.
– Ну там в частности прилагается бессмертие, – сказал Натаниэль, подбирая с песка источенную морем палку, – такое, знаешь, специальное.
– Какое специальное?…
– Ну… Не как у Одиссея. Просто бессмертие. Без смерти.
– Хм. – пёс снова улёгся.
– Естественно, для тебя одного. – сказал Натаниэль, помахивая палкой.
– Не делай так.
– Только ты, и никаких псов в частности.
– Положи немедленно.
– Ты подумай, – сказал Натаниэль, поднимая палку над головой, – потому что тебе, может, и не понравится. Я тебе говорил, что у Одиссея была собака?…
Пёс не ответил.
– Так вот, – сказал Натаниэль, бросая палку и глядя вслед золотистому псу, кинувшемся за ней опрометью, – однажды Одиссей проснулся в дурном настроении…
CXLIII
– Проснулся… – раздраженно проворчал Одиссей, подбирая камешек.. – Чтобы проснуться, надо спать, а как тут, чёрт возьми, выспишься?!…
Он размахнулся и бросил камешек Аргусу. Тот взвился с места в воздух и схватил гладыш. Подойдя к Одиссею, он аккуратно положил гладыш на песок.
– Что, что у тебя такое?… – воскликнул Аякс, вытягивая ноги. – Жена, что ли, спать не даёт?…
Одиссей посмотрел на Аякса через плечо.
– Ты знал, что у меня подвал есть?… – спросил он.
Аякс поморгал.
– Подвал?…
– Ну да. Я вчера вечером внезапно выяснил, что у меня есть подвал. – Одиссей бросил Аргусу еще один камешек. – Я в этом дворце, наверное, не первый год живу, правда? А у меня, оказывается, подвал есть.
– Это не страшно, – сказал Аякс успокаивающим голосом, – это не так уж редко бывает. Друзья от тебя не отвернутся из-за этого…
Одиссей промолчал.
– Так и что в том подвале?… – спросил Аякс через некоторое время.
– Не знаю, – сказал Одиссей. Он наклонился и подобрал обрывок водоросли, и теперь мял ее в руках. – Наверное, что-нибудь есть. Не в этом же дело.
– А в чем дело?…
– Он у меня под носом всё это время был, а я о нем не знал.
Аргус ожидающе сидел у ног Одиссея. Одиссей наклонился и потрепал его по голове.
– Ну не только под носом, – заметил Аякс, – подо всем остальным тоже, вообще-то. А чего он тебя так беспокоит, если ты даже не знаешь, что там?…
Одиссей подошел к нему и уселся рядом.
– Да ничем. – сказал он, отряхивая ладони от песка, – ничем он меня не беспокоит. Он просто есть.
