стеклах опустевших витрин. Не видят ни продуктов, ни конца своим мытарствам. Иные, притомившись, уселись тут же на обочину тротуара, судачат негромко. Иные ворчат. Некоторые даже ропщут. До чего, мол, новая власть довела — ни себе, ни людям. Ну да, с апломбом уточняют другие, себя-то небось никакая власть не забудет!
— Лучшие земли немцу отдали, хлеб малороссийский теперь не к русскому столу уходит.
— Зато замирились!
— А народу — терпеть…
Народ терпит. Обыватель брюзжит. Знает ли он, обыватель, что кто-то голодает не меньше, но впридачу и ночами не спит, все сушит мозги, все думает, как бы его, брюзгу-обывателя, уберечь — от того же немца и от той же голодухи? Но что за дело обывателю до кого бы то ни было другого! Была бы своя шкура цела да свое брюхо сыто, а там хоть трава не расти. Уж такова обывательская натура — во все времена, при любых обстоятельствах.
Но та новая, доселе небывалая власть, которая не обжиралась при всеобщем недоедании, которая не дрыхла беспечно перед лицом всеобщей беды, — та власть понимала: как ни тяжел, как ни унизителен с таким неимоверным трудом достигнутый Брестский мир, но все же — мир, все же передышка, и есть возможность преодолеть трудности, решить проблемы, поубавить забот. Есть минимум условий и максимум веры в свои силы, в правоту своего дела. Есть надежда, что послезавтра станет легче, чем было позавчера. Только бы ничто не помешало…
Но История щедра на помехи. И потому к ним всегда — даже в самые солнечные дни — надо быть готовыми.
Еще накануне съезда под сценой Большого театра обнаружили взрывное устройство. Предусмотрительный Свердлов тотчас усилил караулы, расставил на ключевых постах латышских стрелков — надежнейшую гвардию революции.
Едва лишь V съезд Советов начал свою работу, лево-эсеровская фракция потребовала расторжения Брестского договора и выразила недоверие Совнаркому. Пришлось ставить вопрос на голосование. И хотя в зале заседаний насчитывалось три с половиной сотни левых эсеров, внесенная ими резолюция о недоверии была большинством голосов отвергнута. Но тем дело не кончилось.
На другой день агенты левых эсеров Блюмкин и Андреев, предъявив поддельный мандат ВЧК, вошли в здание германского посольства и заявили его сотрудникам, будто ведется расследование по делу некоего офицера Мнрбаха, а у посла такая же фамилия… Вслед за тем германский посол граф Мирбах был убит. Сделав свое нечистое дело, убийцы поспешили укрыться в штабе отряда ВЧК, которым командовал левый эсер Попов. Более шестисот бойцов было в этом отряде, составившем ядро явно начинавшегося мятежа. Там, в Трехсвятительском переулке, в бывшем особняке Морозова, уже собрались лидеры левых эсеров — Спиридонова, Саблин, Камков, Карелин, Прошьян, Александрович… Да-да, тот самый Александрович, заместитель председателя ВЧК, который не столь давно вызволял из-под ареста Муравьева.
— Революция в опасности! — витийствовала Спиридонова. — Большевики танцуют под дудку немецких империалистов. У нас не было иного выхода…
— Волею партии левых эсеров, — торжественно объявил Карелин, — русский народ избавлен от Мирбаха!
Карелину вторил Камков…
А в Берлине уже узнали о случившемся. Доктор Рицлер, старейший сотрудник германского посольства, сообщил из Москвы по телеграфу своим властям: «…покушение готовилось заранее. Дело об австрийском офицере Роберте Мирбахе было только предлогом для работников ВЧК проникнуть к послу кайзера».
Дзержинский, получив тревожный сигнал от Ленина и успев побывать в посольстве, тотчас прибыл в отряд Попова и решительно потребовал немедленной выдачи убийц Мирбаха. Но мятежники решились арестовать самого Дзержинского, а вслед за ним — еще двадцать девять большевиков, в том числе назначенного временно исполняющим обязанности председателя ВЧК Мартына Лациса и председателя Моссовета Смидовича.
После захвата мятежниками телеграфа Прошьян поспешил оповестить страну о том, что большевики в столице якобы свергнуты, что власть отныне — в руках левых эсеров. Из захваченной мятежниками типографии стаями вылетали листовки, призывающие к «революционной войне» с Германией.
То и дело заглядывая в комнату, где содержались арестованные большевики, Попов не без злорадства сообщал им, будто по призыву левых эсеров из Воронежа прибыли две тысячи донских казаков, а от Волги движутся на Москву войска Восточною фронта во главе с самим Муравьевым.
6. СОВПАДЕНИЕ
Они пошли друг другу навстречу. Один — от стола, на котором в этот поздний час горела лампа. Другой — от дверей. И, сойдясь посреди кабинета, крепко пожали друг другу руки. Оба молодые, почти ровесники, одного роста, широкоплечие и подтянутые. Оба безусые. И оба, как выяснилось позднее, любители поиграть на скрипке в редкие минуты досуга. Впрочем, об этом совпадении они пока еще не догадывались, и досуг им только снился…
Иосифу Михайловичу поправилось красивое лицо Тухачевского. Написать маслом такое лицо — превосходный портрет получился бы. Однако новый командарм-1 явился к нему не позировать, а встать на партийный учет. Потому что в Инзе, где ныне расположен штаб 1-й армии, своего парткома пока нет.
Они заговорили о последних вестях из Москвы.
— Беспримерная авантюра! — Иосиф Михайлович старался высказываться по возможности спокойно. — Мало того, что в самой Москве могли погибнуть сотни и даже тысячи красноармейцев. Как введенных в заблуждение эсеровской демагогией, так и оставшихся верными Совнаркому. Мало того! Но ведь провокация эта… иначе как провокацией не назовешь… великолепнейший предлог для кайзера. И наступление немцев по всему фронту…
— Вполне реальная опасность, — согласился Тухачевский. — При том, что Красная Армия еще в стадии формирования. И формируется она, можно сказать, в процессе непрерывных боев. Она пока не настолько еще окрепла, чтобы воевать на два фронта.
— Вот-вот, я не военный, но думал буквально о том же. И скажу вам откровенно, как коммунист коммунисту. Если бы там, в Москве, мятеж удался… Не поручусь, что здешние Ивановы и Беретти не поставили бы нас с вами к стенке… Представляете, что началось бы здесь, на Восточном фронте?
— Представляю, — волевой рот командарма изогнулся в невеселой усмешке. — Вся моя армия оказалась бы в руках левых эсеров безраздельно и, вместо того чтобы отвести от республики удар с востока, повернула бы штыки на запад, в спину Москве и Петрограду. А с запада ударили бы австро-германские корпуса… Если по вине этих негодяев начнется новая война с Германией… А Муравьев… когда необходимо время на подготовку — торопит, но когда нельзя медлить — в ус не дует. Очень странно!
— Кстати, как у вас складываются отношения с главкомом?
— Сложно, товарищ Варейкис. Мягко говоря, сложно.
— Так я и предполагал. — Иосиф Михайлович почему-то с первой же встречи поверил бывшему гвардейскому офицеру и нынешнему красному командарму, почуял в нем искреннего единомышленника и надежного соратника. — Я ведь, знаете, еще в Харькове имел удовольствие общаться с Муравьевым. А теперь в Симбирске свиделись, он сюда наведывался недавно. Странный, надо сказать, был визит. С большевиками не пожелал иметь никаких дел, общался только со своими, с левыми эсерами. Их тут немало… Правда, надо отдать ему должное, одно доброе дело сделал. Квартировал здесь отряд матросов- анархистов, человек сто, пришедших на Волгу с Муравьевым. До того разложились и распоясались, что никакого сладу не было. И пришлось нам всю гоп-команду разоружить. Я опасался, что главком возьмет свою шантрапу под защиту, готовился к принципиальному разговору. Но он, узнав о происшедшем, тут же приказал отряд расформировать и всю сотню засадил за решетку. Такой, понимаете, неожиданный реверанс большевикам…
— Непопятно, — произнес Тухачевский задумчиво. — Очень непонятная непоследовательность. Или
