Лайонаку было известно, что оргокенцы после восстания на постройке стены разгромили имение князя Напака, жестоко отомстив ему за давние обиды. Потом они куда-то скрылись. Воины Дуланака несколько дней колесили по заснеженной степи, но вернулись с пустыми руками. Нужно думать, они без большого рвения пытались обнаружить местонахождение танаевцев. Каждому было ясно, что бунтари живыми не сдадутся и будут драться насмерть.
Говорили, будто крестьяне охотно укрывают повстанцев, видят в них героев и мстителей за их общие унижения и обиды. Зато князья оседлых скифов встревожились, стали поспешно укреплять палисады вокруг своих усадеб и с подозрением посматривать на подвластных поселян. Беднота, угнетенная князьями, подняла голову. Повеяло ветром новых чувств и настроений. Князья воспринимали это как дух мятежа и разбоя. Старики, молчавшие много лет, вдруг заговорили о далеком прошлом, о вольных общинах пахарей, когда князья выбирались народом лишь для военных походов в качестве военачальников.
Танаю сочувствовали, оргокенцами восхищались.
В Неаполе, городе скифских царей, бунт горстки крестьян не произвел большого впечатления. О восстании поговорили несколько дней и стали забывать. На дорогах Скифии и без Таная шаталось немало буйных ватаг, кормящихся грабежом и угоном скота. Кроме того, недавние военные неудачи, гибель многих соратников и сильных людей Палака ослабили силу и слаженность скифской державы. Ожидание новых бедствий угнетало всех.
На рынке Неаполя к Лайонаку подошел хромой оборванец с лицом, измазанным сажей, и после низкого поклона сказал ему шепотом, что сын Данзоя Танай поминает его в часы жертвоприношений и ждет его приезда по важному делу. Танай сам прибыл бы в Неаполь переодетым, но дружина не отпускает его.
Оборванец рассказал, как и где можно найти Таная.
И вот Лайонак прибыл в эту деревеньку, где его встретили вооруженные воины-повстанцы и устроили в этой хижине.
– А старшой наш Танай сейчас в отлучке, – сообщил один из воинов. – Пока он прибудет, обогрейся здесь и утоли голод!
Лайонак хлебнул из кружки, чувствуя приятное томление во всем теле. Тепло очага и хмельное пиво разморили его. Мысли и воспоминания бежали нескончаемой чередой. В голове мелькали лица князя Фарзоя и Марсака, звучали речи Ираны, полные страсти предсказания Никии и ее крики из пламени горящего воза, прощальные слова царского шута Бунака. Он опустил голову и задремал. Но ненадолго. За стеной послышались голоса людей и топот ног. Боспорец выпрямился и машинально ощупал рукоять меча. Кто-то приехал. Фыркали лошади, перекликались люди.
Дверь убогой хижины распахнулась, и вместе с клубами морозного пара вошел высокий человек в оленьей куртке, скифской остроконечной шапке, с мечом у пояса. Он закашлялся от дыма. Снял рукавицы, обнажил голову, пригладил ладонью спутанные волосы. Тускло блеснули зубы в дружеской улыбке.
Это был Танай, но какой-то иной. Улыбка – та же, что и раньше, немного застенчивая и в то же время простецкая, как у мальчишки. Но лицо стало суше, черты заострились. Мягкая когда-то бородка выглядит более жесткой. Подстриженные усы придают оргокенцу вид горожанина, а внимательный взор светится внутренней настороженностью. Совсем иные жесты, движения бровей. Лайонак сразу почувствовал в нем мужа зрелого, имеющего ратный опыт. С таким уже не заговоришь снисходительным тоном взрослого, поучающего малолетка. К нему можно обращаться лишь как к равному.
Лайонак встал. Они дружески обнялись и стояли обнявшись некоторое время, смотря в лицо один другому. От Таная веяло холодным ветром, занесенным из степи в складках одежды. Лицо боспорца блестело от пота, пряди волос прилипли к высокому лбу. Молодцеватые, исполненные мужественной силы, оба мужчины при неярком освещении очага представляли красивую группу, достойную быть изображенной на одной из тех золотых ваз, какие греческие мастера выделывали для скифских царей. После короткой паузы они весело рассмеялись.
– Да сопутствует тебе счастье в нашей встрече! – сказал Танай.
– Пусть вместе со мною в твой дом войдет удача во всем!
– Добрый гость – посланец богов!
– Рад видеть тебя, Танай!.. Но не скрою, изменился ты, старше стал.
– К пережитому раньше много добавилось. Горе старит.
– Видно, так!.. А где же… – Лайонак запнулся, сделал вопросительный жест, – где жену оставил, сына, отца?
Танай горько усмехнулся.
– Сын с дедом в надежном месте, далеко отсюда. А жена – не знаю где. Отняли ее у меня люди князя Дуланака! Два пса княжеских – Сорак и Гатак. А куда девали – не знаю. Хотел допросить их, да не успел, казнили их люди за лютость и злобу!
Танай потупился в раздумье.
– Садись, дорогой гость, – предложил он, спохватившись, – прости за невнимание. Ты голоден?
– Нет, я хорошо поужинал и даже вздремнул малость у огонька. Будем говорить о деле.
Они уселись против огня. Их лица казались багрово-красными. Танай расстегнул пояс.
– Потревожил я тебя, – начал он, – после совета с отцом. Решили мы, что, кроме тебя, нам не от кого настоящий совет получить. Не скрою, хочу многого просить у тебя!
– Рад помочь тебе советом и мечом!
Танай заговорил с горячностью. В его речах Лайонак сразу почувствовал крестьянскую тоску об оставленном родном пепелище, обо всем, что близко и дорого душе поселянина. Семья, родной дом, устоявшаяся размеренная жизнь – все это поломано, потоптано. Подобно смертоносному вихрю пронеслись несчастья над мирным селом, смели его с лица земли, а людей разметали по голой степи. Не одни оргокенцы оказались в отряде Таная, но и многие другие, испытавшие ту же участь.
Одних разорили постоями воины Палака, других ограбили роксоланы или понтийцы, третьих пустили по миру собственные князья. Неудачная война с Херсонесом нарушила равновесие среди скифских племен. Отощавшие степняки старались отыграться за счет земледельцев. Палак требовал рабочих рук для
