возведения дополнительных стен вокруг своей столицы. У крестьян выгребали хлеб, самих их гнали на работу, за сопротивление и протесты жестоко наказывали и обращали в полное рабство.
Маленькая кучка восставших крестьян-рабов быстро обрастала новыми добровольцами, озлобленными, доведенными до отчаяния и готовыми на все.
– Здесь, на этом ночлеге, со мною горсть людей, – говорил Танай, – зато – односельчане, оргокенцы. Преданы мне душой. Слово скажу – пойдут в любую сечу! Одни предки у нас, один алтарь родовой! И ошейники царь надел на нас одинаковые.
Он горько усмехнулся.
– А другие?.. Не так преданы, как эти?
– Другие?.. – Озабоченность глянула из глаз вожака повстанцев. – Другие пока тоже преданы… Но я не слеп и не глух. Нет среди них полного согласия… Люди разные…
– Чего же хотят они?
– Есть такие, что ничего не хотят, кроме добычи. «Дома и поля, говорят, мы потеряли, теперь ничего заводить не станем, разбойничать будем на караванных путях!» Они и своих пахарей не прочь обобрать среди белого дня… Другие стосковались по деревенскому житью, а как вернуться к нему, не знают. Таких большинство. Даже оргокенцы, вчерашние рабы, и те обращаются ко мне, спрашивают: «Что же дальше? Кого теперь бить пойдем? Или всю жизнь по степи бродить будем?.. Мы же, говорят, крестьяне, а не разбойники и не степные бродяги!..» Попробуй ответить им!
Танай в сердцах хватил кулаком по днищу бочонка. Лайонак с усмешкой на бритом лице поднял глаза. Их взоры встретились.
– Вот и я хотел тебя спросить о том же, – негромко, но отчетливо проговорил гость, – каковы цели твои? Рабский ошейник вы сломали, прямым обидчикам отомстили, а теперь, выходит, остановились среди степи и не додумаетесь, что дальше делать! Не то грабить своих и чужих, не то бросить мечи, да и разбрестись кто куда, на милость княжескую! Авось на кол не посадят!.. Надоело бунтарить, а?
Оргокенец с внутренним усилием развел руками.
– Не совсем так, – ответил он. – Правда, сначала мы дрались не думая, что из этого выйдет. Потом стало казаться, что сможем мы всех своих князей разогнать и у царя потребовать дедовских вольностей. Силу почуяли. Благо рати царские разбиты, мощь их ослабла. Вот, думали, увидит царь наше войско крестьянское и скажет: «Молодцы! Служите мне и плугом и мечом, а я за это вас землею и родовыми правами жалую!» Но царь молчит. Дуланак, его правая рука, враг и разоритель наш! И Напак, говорят, тоже около царя. Значит, возврата нет… Вот и началось среди людей брожение. А тут еще Диофант своих людей прислал. У многих после этого руки опускаться стали.
– Диофант? – с изумлением воскликнул гость, неприятно пораженный. – Чего же он хочет от вас? Не дружбы ли?
Боспорец не мог усидеть на месте, вскочил и, положив руку на широкое плечо собеседника, испытующе уставился в его смущенное лицо вспыхнувшими глазами. Тот ответил со вздохом:
– Ты угадал. Понтийский воевода зовет меня к себе, всех нас зовет! Обещает свободу, справедливость и землю! Все равно, мол, вы против царя воюете, мне помогаете, значит вы мои союзники, а Палаку – враги! «Теперь вам, говорит, один путь – под высокую руку Митридата! За разорение князей своих отвечать не будете, а за сопротивление Палаку награду получите!»
– Ну, а ты что сказал им? – не сдержался, закричал Лайонак. – Поверил словам хитрого понтийца? Обрадовался?
Строгое сухощавое лицо боспорца исказилось в язвительно-гневной гримасе. Он с силой тряхнул Таная за плечо. Оргокенец отстранил руку разгоряченного гостя и ответил не спеша, с достоинством:
– Проводил я понтийских посланцев и наказал не приезжать больше. Мы не предатели своей земли и отцовских могил. Сколоты мы, общий предок у нас – Таргитай!.. Но не все так ответили. Немало таких, кому понравились понтийские обещания. «Если, говорят, царь не жалует нас – пойдем к Диофанту! Будем жить, хлеб сеять, с эллинами торговать!» А Диофантовы соблазнители сейчас по деревням разъезжают, народ призывают присягнуть Митридату!
Лайонак в необычайном возбуждении забегал по хижине, захлебываясь от душившего его гнева.
– Изменники! – возмущался он, потрясая кулаками. – Хотят продать себя понтийцам за лживые обещания!.. Это ли не позор!.. Рабами понтийскими захотели стать! Подлым речам поверили, уши распустили!
– Не все, – с упреком возразил Танай, – не все поддались на обещания чужеземцев!.. Но скажи, Лайонак: а куда деваться людям? Камень на шею повесить, да в омут головой? Или в разбойники идти?
– А ты сам-то как думаешь?
– Вот пригласил тебя – подумать вместе… Сам так думаю: страшно, если крестьяне поверят Диофанту, перейдут на его сторону. Тогда великой Скифии конец! Чтоб не получилось этого, – поговори с царем. Без князей только. Пусть он псов своих, таких, как Дуланак или Напак, поуймет!.. Пусть перестанет народ бичами на работы сгонять, и запретит обижать и грабить пахарей его именем! И общинные права вернет!.. Тогда все за ним пойдут, как за отцом! Не сделает этого – останется он без крестьян и без хлеба!
Лайонак вытер лоб, заметно успокоившись. Подсел к Танаю, заговорил дружески:
– За то, Танай, что вы свободу себе мечом вернули, а князя разграбили, хвалю вас!.. Сказать не в силах, как это мне по душе!.. Но пойми ты, поймите все: еще враг есть, самый страшный – заморские завоеватели. Диофант, Митридат… Хотят они поработить Скифию, заковать ее в цепи на вечные времена!.. Где хозяевами станут понтийцы, там конец вольной жизни!.. Не испытали вы еще эллинского гнета, а мы, на Боспоре, уже задавлены им, еле дышим. И не от Диофанта свободы ждем, а от братьев скифов. От царя Палака.
– А мы против Палака и не шли, это он против нас пошел. Послушал князей своих, что нас оклеветали. Вот ты и раскрой ему глаза!
– Попробую! – ответил Лайонак с решительным видом.
– Только не забудь о свободе народной сказать ему. О праве общин на землю, на решение своих дел
