коня, я подхватил ее и вдел в петлицу мундира. Маршал взглянул на меня, и губы его растянулись в мрачной ухмылке. Я пристально посмотрел на его лицо. Но, видимо, этот сдержанный вояка научился скрывать свои чувства. Лицо его ничего не выражало, и понять, как он ко мне относится, было невозможно.
— Красная роза для Эльфбергов, маршал, — весело сказал ему я.
В ответ он лишь кивнул.
Написав «весело», я не оговорился: меня действительно охватило какое-то нервное веселье. Я чувствовал себя так, словно я действительно король Руритании. Справившись с цветком, я вновь поднял горделивый взор на балкон, и тут же лицо мое вытянулось от изумления. Сверху вниз на меня надменно взирала прекрасная Антуанетт де Мобан. Я вздрогнул, но от меня не укрылось, что и с ней творится нечто странное. Вглядевшись в мое лицо, она невольно отпрянула от перил и чуть раскрыла рот, словно силясь что-то произнести. Мгновение спустя я опомнился. Справившись с замешательством, я на всякий случай нащупал рукоятку револьвера (вдруг бы Антуанетт вздумалось завопить: «Это не король!»), а затем твердо посмотрел ей в глаза. Что бы там она ни собиралась сделать, мой взгляд, по-видимому, успокоил ее, и мы беспрепятственно продолжали путь во дворец.
Вскоре новый квартал кончился. Перед тем как мы въехали в квартал герцога Майкла, маршал подал знак своим кирасирам, и они сомкнулись вокруг меня кольцом. Теперь я был надежно защищен от толпы, и мы двинулись дальше. Действия старого маршала красноречивее всяких слов показали мне, до какой степени настроен против короля старый город. Однако я уже согласился играть свою роль и теперь чувствовал себя обязанным, по крайней мере, достойно исполнить ее. Вот почему я счел своим долгом тут же осведомиться:
— Почему перестроились, маршал?
— Меры предосторожности, ваше величество, — закусив седой ус, пробормотал он.
Я натянул поводья.
— Велите тем, что впереди, отъехать на пятьдесят ярдов, — скомандовал я. — Вы, маршал, и вы, полковник Сапт, оставайтесь на месте, пока я не проеду эти пятьдесят ярдов. Следите, чтобы никто из друзей не приближался ко мне. Мой народ должен убедиться, что я не сомневаюсь в его преданности.
Сапт схватил было меня за рукав, но я оттолкнул его руку: я уже настолько вошел в роль, что не нуждался ни в чьих подсказках.
— Вы поняли меня? — строго переспросил я.
Маршал снова закусил ус и отдал команду. Старый Сапт укоризненно покачал головой, но, приглядевшись внимательней, я заметил, что он украдкой улыбается в бороду. Впрочем, он, пожалуй, рисковал не меньше меня. Если меня убьют на улице, один Бог знает, что придется выдержать Сапту.
Тут стоит уточнить, что на мне был ослепительно белый мундир. Голову мою увенчивал серебряный шлем с золотой отделкой, а на груди алела лента ордена Розы. Конечно, я мог бы не рассказывать о своем внешнем виде, но, мне кажется, я оказал бы плохую услугу королю, если бы скрыл из ложной скромности, что выглядел чрезвычайно эффектно. Видимо, это сыграло немаловажную роль. Когда я въехал на неприветливые улицы старого города (замечу, что, в отличие от новых кварталов, они почти не были украшены), по толпе сначала пронесся неодобрительный ропот, затем он неожиданно сменился приветственными возгласами, и наконец женщина, глядящая из окна продуктовой лавки, выкрикнула старинную поговорку руританцев:
— Если он красивый, значит, настоящий!
Я засмеялся и, отвесив ей поклон, сдернул с головы шлем.
Стоило мне обнародовать свою рыжую голову, как толпа вознаградила меня криками «ура».
Ехать без охраны оказалось гораздо интереснее. Я слышал все или почти все, что говорили обо мне люди.
— Что-то он сегодня такой бледный? — заметил один.
— Если будешь вести такой образ жизни, ты тоже побледнеешь, — безо всякого почтения к королевской особе ответил другой.
— Я думал, он ниже ростом, — сказал третий.
— К тому же он еще красивее, чем на портретах, — громко провозгласила хорошенькая девушка.
По четкости, с какой она выговаривала каждое слово, я понял, что она стремится донести свое мнение до моих ушей. Разумеется, я не был настолько глуп, чтобы поддаться на столь явную лесть.
Но, несмотря на отдельные возгласы одобрения, толпа все же была настроена против меня. Мне попадалось множество людей, которые даже не старались сделать вид, что приветствуют меня. Они стояли молча, и в их взорах я читал явную неприязнь. Заметил я и иной знак, который, быть может, ярче прочего свидетельствовал об истинных настроениях старого города. Во многих окнах красовались портреты Черного Майкла. Даже если они и хотели выразить таким образом почтение к королю, то способ выбрали весьма необычный, и я, честно говоря, радовался, что вижу это я, а не настоящий король. Я уже имел случай познать его вспыльчивый нрав и почти был уверен, что он не смог бы проявить должного хладнокровия.
Всему рано или поздно наступает конец. Закончилось и полное треволнений шествие по городу. Мы остановились у собора — устремленной ввысь серокаменной громады. Его фасад украшали сотни статуй, а дубовые врата по праву считались одним из самых изысканных творений европейских резчиков по дереву. Именно сейчас, созерцая этот величественный храм, я впервые осознал всю дерзость нашего замысла.
Теперь уверенность в себе у меня поубавилась настолько, что я едва нашел силы спешиться. Оказавшись на земле, я испытал такой ужас, что едва осознавал происходящее. Маршал и Сапт стояли рядом со мной, но я различал их как сквозь пелену тумана. Шеренга священнослужителей в сияющих облачениях поджидала меня, но, несмотря на блеск парадных одежд, я даже их едва различал сквозь пелену сковавшего меня страха. Страх владел мной и тогда, когда под звуки органа, наполнявшие своды, я прошествовал по широкому проходу к алтарю. Я не видел нарядной толпы, обступившей меня со всех сторон, и едва не прошел мимо кардинала, который поднялся мне навстречу с архиепископского трона.
И тут с внезапной ясностью я увидел двух людей. Первой была девушка, прекрасное лицо которой обрамляли ярко-рыжие эльфберговские локоны (следует сказать, что женщинам они особенно к лицу). Второй — толстощекий мужчина с пунцового цвета лицом, черной шевелюрой и глубоко посаженными черными глазами, в коем я без труда разгадал Черного Майкла. Едва он заметил меня, как красная его физиономия разом побелела. Пальцы невольно разжались, и шлем, который он держал в руке, с грохотом упал на пол. Было совершенно ясно: Майкл и мысли не допускал, что король может прибыть в Стрелсау.
Дальнейшее я помню очень смутно. Кажется, я преклонил колени перед алтарем, а кардинал помазал мне голову мирром. Потом я поднялся, принял из его рук корону Руритании и водрузил себе на голову. Настал момент королевской присяги, которую — да простит мне Бог это святотатство! — я принес по всем правилам и получил святое причастие. Тут снова во всю мощь заиграл большой орган, маршал отдал герольдам приказ, повинуясь которому они громогласно провозгласили восшествие на престол короля Рудольфа Пятого. Вот так был коронован новый властитель Руритании. Придворный живописец очень хорошо запечатлел этот момент. Портрет короля чрезвычайно удался. Он и по сию пору украшает стену моей столовой.
Когда все было позади, рыжеволосая красавица поднялась со своего места и в сопровождении двух пажей, которые поддерживали шлейф ее платья, приблизилась ко мне.
— Ее королевское высочество принцесса Флавия! — громогласно объявил герольд.
Принцесса низко присела, поднесла мою руку к губам и поцеловала.
Я растерялся и не знал, как поступить. Правда, замешательство мое длилось недолго. Мгновение спустя я притянул принцессу к себе и поцеловал сначала в одну, а потом в другую щеку. Тут кардинал оттеснил Черного Майкла на задний план, поцеловал мне руку и вручил письмо от Папы римского. Забегая вперед, скажу, что ни до, ни после Папа римский мне больше не писал.
Ну, а потом настал черед герцога Стрелсау. Он шел ко мне, и ноги его заплетались. Он озирался по
