— Что за ценность? Он проигрался на бирже?
— Он потерял еврейский юмор, мадемуазель Кора. Это более надежное укрытие, чем Израиль. Вы не можете не знать, что у него всегда вспыхивают искры в его черных глазах, когда он со своих высот снисходит до пустяков нашей жизни. Так вот, на этот раз никаких всполохов. Мрачные глаза, мадемуазель Кора, которые смотрят так, словно смотреть уже не на что. Я сел и молча стал ждать, но так как он молчал еще упорнее, я спросил: «Месье Соломон, что случилось? Вы прекрасно знаете, что для вас я сделаю что угодно, а вы сами мне не раз говорили, что я мастер на все руки». Тогда он вздохнул так, что сердце у меня чуть не надорвалось. Это такое образное выражение, мадемуазель Кора, я его где-то слышал. И тогда наш царь Соломон сказал мне: «Я больше не могу жить без нее. Вот уже тридцать пять лет, как я пробую обойтись без нее из-за этой истории с подвалом, ты знаешь, когда мадемуазель Кора спасла мне жизнь…» И он посмотрел на меня так, как вообще смотреть невозможно, и прошептал: «Отдай ее мне, Жанно!»
Мадемуазель Кора широко открыла глаза, в полном соответствии с этим выражением.
— Господи, он в курсе?
— Он в курсе всего, царь Соломон. Ничто не ускользает от его глаз в сфере готового платья с тех самых пор, как он со своих величественных высот склоняется к нашим мелким делам. Он положил мне руку на плечо унаследованным от предков жестом и прошептал: «Отдай ее мне, Жанно!»
Мадемуазель Кора открыла свою сумочку из настоящей крокодиловой кожи и вынула маленький платок. Она его развернула и поднесла к глазам. Она еще не плакала, и мне пришлось повторить:
— «Отдай ее мне».
Тут она утерла одну слезу и глубоко задышала.
— Есть такая песня, — сказала она. — В 1935-м ее пели. Розали. Там играл Фернандель.
И она напела:
— «Где ты, Розали, если встретишь ее, мне ее верни…»
— Есть песни на все случаи жизни, мадемуазель Кора.
— А потом? Что он потом сказал?
— Рука его все еще лежала на моем плече, и он повторил: «Я не могу без нее жить. Я пробовал, богу известно, что я пробовал, но это выше моих сил, Жанно. Я не из тех, кто любит два раза. Я люблю один раз. Я раз полюбил, и мне этого хватает. Навсегда. И больше ничего быть не может. Один раз, только одну женщину. Это самое большое мое богатство. Пойди к ней, Жанно. Поговори с ней деликатно, как ты умеешь. Пусть она мне простит, что я просидел четыре года в этом подвале, не навещая ее!»
Мадемуазель Кора была в шоке.
— Он этого не сказал!
— Клянусь всем, что для меня свято, мадемуазель Кора, все в вашей воле! Он даже пролил слезу, что в его возрасте случается в особых случаях, из-за состояния желез. Слеза была такая огромная, что я никогда не поверил бы, что это возможно, если бы не видел своими глазами.
— А потом? А потом?
Что же ей еще надо!
Я молча греб несколько минут.
— А потом он шептал, обращаясь к вам, такие ласковые, нежные слова, что мне стало неловко.
Мадемуазель Кора была счастлива.
— Старый безумец! — сказала она с явным удовольствием.
— Вот именно, его мучает страх, что вы считаете его чересчур старым.
— Да он вовсе не так уж стар, — энергично возразила мне мадемуазель Кора. — Времена изменились. Это теперь уже другой возраст.
— Верно. Мы не живем во времена импрессионистов.
— Все эти разговоры о возрасте, к чему они ведут в конце концов?
— В конце концов ровно ни к чему, мадемуазель Кора.
— Месье Соломон, он вполне может дожить до глубокой старости.
Я чуть было не сказал, что сидение в подвале продлевает жизнь, но надо ведь что-то оставить и для другого раза. Я только вынул из кармана искусственные усы и налепил их себе, чтобы поднять настроение.
Мадемуазель Кора рассмеялась.
— Ой, какой ты! Настоящий Фрателлини! Я не знал, кто это, но был готов пока не выяснять.
Я стал усердно грести. Теперь, когда сделано что-то хорошее, я греб даже с удовольствием.
Мадемуазель Кора задумалась.
— Он может еще долго прожить, но для этого необходимо, чтобы кто-то о нем заботился.
— Вот именно. Или чтобы он о ком-то заботился. По сути это одно и то же. Оказалось, что я неплохо справляюсь с веслами. Мадемуазель Кора забыла обо мне. Я стал грести более спокойно, чтобы не потревожить ее, чтобы она обо мне не вспомнила. Это был неподходящий момент, чтобы напомнить о своем присутствии. Она хмурила брови, принимала озабоченный вид, она давала понять месье Соломону, что она еще не приняла решения.
— Мне хотелось бы теперь вернуться домой.
Я подплыл к берегу, и мы ступили на твердую землю. И снова все набились в такси. Йоко по-прежнему сидел за рулем, толстая Жинетт с Тонгом на коленях — рядом с ним, а мадемуазель Кора сзади, между мной и Чаком. Она так и сияла, будто бы не потеряла меня. Все молчали, и я чувствовал, что они испытывали ко мне максимум уважения, какое я только могу внушать. Они наверняка ломали себе голову, как этот негодяй сумел так ловко выкрутиться. А я презирал их с высоты своего величия, как царь Соломон, и мне почти казалось, что я сам стал королем готового платья. Мадемуазель Кора была настолько в ударе, что захотела нас угостить чем-нибудь на террасе кафе. Я предложил поехать на Елисейские поля, но она сообщила нам, что на Елисейские поля она теперь ни ногой из-за того, что там так долго страдал месье Соломон. У мадемуазель Коры блестели глаза, впервые в своей жизни я сделал женщину такой счастливой. Когда мы подъехали к ее дому после того, как она выпила в кафе три рюмки коньяка и полбутылки шампанского, она стала нам рассказывать об Иветт Гильбер, когда-то знаменитой певице, настоящей звезде, которую она лично не знала, потому что была тогда слишком молода, и даже начала напевать, стоя на тротуаре, ее песни, и от волнения это запечатлелось в моей памяти — ничто так не облегчает душу, как волнение. Мы все вышли из такси, Йоко, Тонг, Чак, толстая Жинетт, и мадемуазель Кора пела для нас:
Я помог ей подняться до ее этажа, но она даже не предложила мне зайти к ней, попрощалась со мной на лестнице. Протянула мне руку:
— Спасибо за прогулку, Жанно.
— Всегда рад.
— Скажешь месье Соломону, что мне надо подумать. Это слишком внезапно, ты понимаешь…
— Он больше не может без вас, мадемуазель Кора.
— Я не говорю «нет», разумеется, ведь нас связывает прошлое, но я не могу вот так, с ходу, броситься в эту авантюру. Я должна подумать. Я жила своей спокойной, хорошо организованной маленькой жизнью, и я не могу вот так, сразу… Я успела наделать достаточно безумных поступков в своей жизни. Я не хочу снова терять голову.
— Он это прекрасно поймет, мадемуазель Кора. Насчет способности все понять вы можете всецело положиться на царя Соломона. Можно сказать, что понимать — это его специальность.
Я спустился и вышел на улицу. Все меня ждали.
— Как ты справился?
Я показал им палец, как это делают итальяшки, сел на свой велик и поехал домой. Дома я тут же кинулся на кровать, содрал фальшивые усы и спросил у Алины:
— Фрателлини — это кто?
