между одутловатых щек, под закрытыми глазами, застыла циничная усмешка — она не то предвещает беду, не то выражает довольство собственным концом.
Сестра Клер закрывает сначала ставню, потом окно.
— Теперь зажгите-ка свет, и я вас всех выставлю, — говорит она.
Все щурятся, когда свет озаряет стены.
— Благодарим за гостеприимство, — с этими словами военный судья Познанский, склонившись, жмет руку сестры Клер, крепкую, с длинными пальцами, огрубевшую от работы. Из-под косынки, повязанной по- монашески, выбивается пепельная прядь волос, блестят глаза с красивым разрезом, зовут нежные, упрямо сомкнутые губы.
Чертовски милое противоречие, думает Кройзинг, между лицом мадонны и залихватской манерой выражаться. У нее наверняка было что-то с кронпринцем.
Ему хочется заслужить ее расположение.
— Ничего вы не получите, разве колотушки, — гневно прерывает она.
— …если я на прощанье преподнесу вам неожиданную радость: разрешите представить вам в лице моего друга Вернера Бертина…
Сестра Клер застыла с полуоткрытым ртом посреди своей маленькой комнатки, протянув обе руки вперед, как бы слегка отстраняясь.
Опытным взглядом сестра Клер окидывает серо-коричневое лицо Бертина, осунувшиеся щеки, всклокоченную бороду, грязную кайму кожи над воротником, давно не чищенным, вшивым. Бертин стыдливо смеется, обнаруживая отсутствие зуба и рядом с отверстием — испорченный зуб; на макушке у него редеют волосы. Тем не менее что-то в его бровях, лбу, руках говорит о том, что Кройзинг не шутит: этот человек написал ту трогательную любовную историю!
— Вот как, — говорит она вполголоса, протягивая ему руку. — Какая неожиданность! А моя приятельница Анна-Мария писала мне три месяца назад из Крефельда, что познакомилась с автором: он лейтенант, из гусар, очаровательный человек.
Бертин возмущенно смеется. Познанский и Кройзинг смеются над его возмущением, и все вместе покидают монашескую келью сестры Клер, словно веселая компания, вставшая из-за стола после пирушки. Теперь тут можно опять спать, заявляет она. Кстати, пусть Бертин приходит послезавтра: у нее будет свободный день.
— Итак, мы еще услышим друг о друге, — говорит Познанский в заключение этой знаменательной беседы.
Когда военный судья под пение дроздов выходит из автомобиля в парке замка Монфокон, ои решает, после короткого размышления, запрятать подальше пакет с ботинками нестроевого солдата Паля, иначе перевод Бертина на службу при военном суде дивизии Лихова мог бы натолкнуться на возражения со стороны Восточной группы.
Но Познанский напрасно беспокоится. Такого рода документы требуют для своего прохождения нескольких недель, но иной раз они в пути несколько дней. Эта бумага очень быстро дошла от Западной группы до Восточной; в управлении начальника войсковой части она была встречена недоброжелательно. Адъютант разукрасил ее надписью синим карандашом, содержавшей вопрос: имеет ли возможность нестроевой батальон Х-20 откомандировывать рядовых? Это был намек: заяви, пожалуйста, что ты такой возможности не имеешь. Независимо от всякого недоброжелательства решающую роль тут сыграл перевод дивизии Лихова на русский фронт, так как соперничество фронтов было в полном разгаре; новое верховное командование пока еще не сумело изжить его. Как выразился генерал Шиффенцан, только поражения одного фронта не вызывали зависти у другого.
Когда майору Яншу представляют внушительного вида лист in folio с сине-зелеными и фиолетовыми служебными штампами обоих враждующих групп, он вынимает изо рта желтую конфету и кладет ее на край блюдца по правую руку. А когда он из короткого вежливого текста узнает, что кто-то хочет отнять у него человека, да еще как раз Бертина, он так гневно фыркает, что у писаря Диля начинают дрожать поджилки. Однако поставленный синим карандашом вопрос тотчас же успокаивает Янша, он разгадывает его смысл.
— Пишите, — говорит он Дилю.
«Подлинник при сем возвращается обратно со следующим обоснованием: первая рота батальона занимает
своими большими и малыми командами, находящимися на далеком расстоянии друг от друга, пространство между фермой Мюро и пунктом Вилон-Ост. Рота настолько ослаблена потерями и болезнями, что откомандирование каждого здорового и трудоспособного солдата без замены его другим ничем не может быть оправдано. Батальон предлагает послать в военный суд для требуемой цели солдата нестроевой части Паля, когда тот выздоровеет. В настоящее время он находится в госпитале Данву. Паль — наборщик по профессии, очень смышленый, умеет писать на машинке и из-за потери большого пальца на ноге не пригоден к другой работе, кроме канцелярской». Просчитались, господа штабные!
Писарь Диль покидает комнату майора и спускается вниз по каменной лестнице. Его важнейшая задача — любой ценой продержаться до заключения мира в этом рабском состоянии, под началом сосущего леденцы крикуна, и вернуться обратно в Гамбург, к жене и маленькому ребенку. Он дружески, с большим сочувствием относится к солдату Бертину и желает ему добра. Конечно, Бертин был бы всюду больше на месте, чем в отряде сержанта Баркопа, собирающем неразорвавшиеся снаряды, а теперь ему с самым невинным видом подложили свинью, не дали использовать благоприятный случай. Такова всегда участь человека, покровительствуемого сильными мира сего, если при этом другие могут спрятаться за спины еще более сильных.
Спускаясь по лестнице, Диль останавливается на площадке у окна, заглядывает в ходатайство военного судьи, которое он первый прочел сегодня утром, и затем выходит на улицу, где светлое весеннее небо сияет над домами Дамвилера. Он ничего не знает о войне между двумя оперативными группами; вопрос командования Восточной группы продиктован, на его взгляд, деловыми соображениями, но он сразу улавливает коварство в ответе Янша. Ничего не поделаешь, думает он на ходу, уж до чего незадачливый человек, всегда ему не везет, бедняге!
Слепому и то видно, что Бертину пришлось приложить кой-какие усилия для того, чтобы добиться этого запроса. Если бы тотчас же поставить его в известность об ответе Янша, то, быть может, ему еще помогли бы, хотя Диль и не знает, чья помощь может оказаться тут полезной. Сам он — народный учитель, человек, чрезвычайно уважающий книги и людей, их пишущих, — чувствует, что должен на что-то решиться, чтобы помочь Бертину. Когда он нажимает ручку двери и входит в жарко натопленную комнату с застоялым запахом людей и пота, в нем уже созревает решение.
Он открывает пишущую машинку. Но прежде чем вставить в машинку лист in folio с заголовком военного суда при командовании Западной группы, он подкладывает под него синюю копировальную бумагу и второй лист для копии, как это обычно принято. Если в послеобеденный перерыв отослать эту копию Бертину, то получатель узнает о том, что его ждет. Пишущая машинка стучит, позванивает, вновь стучит; лист вынут, положен в панку для подписей, тонкая копия спрятана в ящик стола, все сходит очень удачно. Писарь Диль даже но замечает, что тяжело дышит.
Тем временем майор Янш разговаривает по телефону со своим приятелем Ниглем… Да, они стали друзьями. Оба основательно выправили майнскую линию. Пруссия и Бавария братски растворились в едином государстве, решительно посвятившем себя усмирению коварных врагов. Каждое утро они с удовлетворением обмениваются сведениями о вновь затонувших торговых судах, прислушиваются к тому, как трещат подпорки Британской империи. Каждое утро у французов слабеет дисциплина, итальянцы со
