Собрание сочинений. Т. 1

         Как сегодня, Фамарь, ты спокойно спала.
         Я не спал! Я их видел — у самых тупых
         Были мудрые лица уснувших святых…

О Фамарь, не тебя осуждаю, о нет:
Ты мой старческий посох, ты вешний мой цвет!
Путь мой кончен… Я понял. Кто понял — судья.
Берег близко, но нет, — не причалит ладья.
Пусть земля отдохнет. Пусть никто на земле
С перекушенным горлом не бьется во мгле.
Облака поплывут над грядою песков,
И проклятьем никто не смутит облаков.
Словно смерть, сон царит здесь, как агнец немой,
Я их, сонных и чистых, причалю… домой.
Ты ошибся, Владыка, Ты слишком далек!
Завтра рано, чуть солнце разбудит восток —
Только всплывшая грязь на безмолвной воде
Скажет новому солнцу о нашем следе…

         Ной, шатаясь, спускается в трюм.
         Руки ищут во тьме наобум
         Ту секиру, которой он сам
         Строил этот ковчег по ночам.
         И нашел… Отчего ж, отчего
         Руки дрогнули вдруг у него —
         И секира, спугнув тишину,
         Покатилась, гремя, в глубину?
         Не хватило ли сил до конца?
         Или грянуло слово Творца?
         Или теплые морды ягнят
         Отвели его руку назад?
         Нет. Над ним далеко в вышине
         Вдруг ребенок заплакал во сне.
         Словно вспомнив, очнулся старик
         И пошел беспокойно на крик.

3.

Спит усталая Ли и не слышит, как плачет дитя.
Сполз покров — свежесть ночи встревожила детское тело…
Опускается Ной и, одеждой едва шелестя,
Осторожно оправил ребенка рукой неумелой.
Замер плач. Широко вдруг раскрылись большие глаза —
Улыбаясь, дитя потянулось, как к матери, к Ною —
Что-то в сердце тревожно забилось, как в бурю лоза.
И, шумя, покатилось к былому растущей волною.
Уплывали мгновенья, задумчивый месяц бледнел,
Волны робко шипели, качая ковчег полусонно.
Ной над спящим ребенком все думал о жизни, яснел
И, грустя, возвращался в ее необъятное лоно.

         — «Для того ли я ждал, проклинал и горел,
         Чтобы волны сомкнулись над грудою тел?..
         Чтобы завтра лишь рыбы тупые одне
         Удивлялись созвездьям в немой тишине?
         Смерть мертвее тоски… Смерть бессмысленней зла…
         Разве не было в жизни святого угла?
         Проклинал я, — но скорбь, и проклятья, и гнев
         Не живей ли, чем гор огнедышащих зев?
         Скат морской не страдает, — но кто б захотел
         Променять все страданья на этот удел?
         Не жесток ли, не слеп ли был жалкий мой суд?
         Разве не было ясных и полных минут?
         Если счесть их, — быть может, все черные дни
         Не затмили бы их золотые огни…
         Или юность моя не была мне игрой?
         Не вставал ли, как солнце, я с каждой зарей?
         Щедро радость дарил, никого не давил
         И живым отдавал весь огонь моих сил…
         Я родил справедливость, зажег красоту,
         В песню моря вдохнул и напев, и мечту…
         Мыслью мир облетел, небеса разбудил
         И свободой холмы и поля оживил…
         Кто наполнит широкою песнью леса?
         Чьи беспечные ноги омочит роса?
         Разве лань не жила до того, как она
         Под зубами тигрицы погибла средь сна?

Камни глухи, и ветер не слышит себя…
О Творец, я не буду суровей Тебя!
Помнишь, как я молился и плакал тогда?
Если б мог, всех детей я собрал бы сюда.
Трудно жить… Но узнать все цветы на земле,
Чтобы, вырвав глаза, захлебнуться во мгле!..
Этот тесный ковчег нас не выдал и спас,
Но не стал ли он грязной могилой для нас?
Стены, стены, и серые черви забот…
В тесноте только низкое пышно цветет.
Даже мудрость моя от меня отошла —
Слишком близко лежал я у падали зла!
Там, в былом, не цвела ль моя воля сильней?
Сколько знал я победных сверкающих дней…
Иафет мой был юным свободным орлом,