зеленые, медленно изменяющиеся по светотени и оттенкам от пола к потолку. Эти стены делали комнату похожей на грот на дне моря.
Эффект был головокружительный — по крайней мере, для Бейли. Фастольфу не составило труда понять впечатление Бейли:
— К этому нужно привыкнуть, мистер Бейли. Жискар, уменьши освещение стен… Спасибо.
Бейли облегченно вздохнул:
— И вам спасибо, доктор Фастольф. Могу я сходить в туалет?
— Пожалуйста.
— Не могли бы вы…
Бейли замялся.
Фастольф хихикнул:
— Вы найдете там все совершенно нормальным. Жаловаться вам не придется.
— Весьма признателен.
Туалет и в самом деле был просто туалетом, только более роскошным и более удобным, чем те, какие он видел. Он невероятно отличался от земного. Он прямо сиял чистотой. Бейли мрачно подумал, что, поживи он на Авроре подольше, ему трудно было бы снова привыкать к толпам в земных туалетах. А здесь его окружали удобства из слоновой кости и золота — конечно, золото и кость не настоящие. Он вдруг вздрогнул от воспоминания о случайных обменах микробами на Земле. Наверное, то же чувствуют и космониты? Можно ли порицать их? Однако, аврорцы так ненужно выпячиваются с украшениями, так настойчиво уверяют, что живут в согласии с природой, а сами приручают и уродуют ее. Может, это только в доме Фастольфа?
У Глэдии дом куда проще, но, может быть, потому, что она с Солярии?
Обед был просто восхитителен.
Как и за ленчем, тут было заметнее ощущение близости к природе. Блюд было много, и можно было заметить, что все они были когда-то частью растений и животных.
Бейли уже начинал смотреть на случайно попавшую в тарелку косточку, жилку или хрящик не с отвращением, как раньше, а как на крошечное приключение.
Некоторые блюда ему не очень понравились, но это было неважно. Главное, что все они очень отличались по вкусу.
Несмотря на предложение Фастольфа, чтобы роботы не присутствовали, обслуживал их все-таки робот. Бейли подумал, что Фастольф настолько привык к роботам, что просто не замечает этого факта, а Бейли не стал заострять на этом внимания
Робот был молчалив и двигался бесшумно. Его нарядная ливрея была как бы взята из исторической пьесы, которую Бейли видел по гиперволновой программе.
Только при очень близком разглядывании можно было увидеть, что этот костюм был световой иллюзией, а робот снаружи был из гладкого металла, и только.
— Поверхность слуги сделала Глэдия? — спросил Бейли.
— Да, — сказал Фастольф.
Он был явно доволен.
— Она воспримет как комплимент, что вы узнали ее работу. Она молодец, верно? Ее работы невероятно популярны, и она приносит пользу аврорскому обществу.
Разговор за столом был приятным, но незначительным. Бейли не настаивал на «деловой беседе», и, в сущности, предпочитал помалкивать и наслаждаться едой, и потому не мог решить, как подойти к делу, которое казалось бы ему основным пунктом проблемы с Джандером. Фастольф взял инициативу на себя:
— Поскольку вы упомянули о Глэдии, не могу ли я спросить, как получилось, что вы остались в ее доме, можно сказать в отчаянии, а вернулись преисполненные энтузиазма, энергии и сказали, что, возможно, имеете ключ к разгадке? Не узнали ли вы от Глэдии что-то новое и неожиданное?
— Да, — рассеянно ответил Бейли.
Он был весь поглощен десертом, хотя и не мог никак разобрать, из чего он состоит. Робот-лакей, видимо, понявший его жаждущий взгляд, поставил перед ним вторую порцию.
Никогда в жизни Бейли так не наслаждался процессом еды и впервые посетовал на физиологические ограничения, не позволяющие есть вечно. Он сам стыдился своих ощущений.
— И что же вы узнали? — терпеливо спросил Фастольф. — Что-то такое, чего я не знаю?
— Возможно. Глэдия сказала, что вы отдали ей Джандера полгода назад.
— Это я знаю. Именно так.
— Зачем? — резко спросил Бейли.
Любезное выражение лица Фастольфа медленно исчезало:
— А почему бы и нет?
— Я не знаю, почему нет, и это меня не интересует. Я спросил: зачем?
Фастольф не ответил.
— Доктор Фастольф, — продолжал Бейли, — я здесь для того, чтобы распутать этот злополучный клубок. Вы ничего не сделали, чтобы упростить дело. Вам как будто приятно показывать мне, насколько запутан этот клубок, и отвергать все, что я мог бы считать возможным решением. Теперь я даже не надеюсь, что другие будут отвечать на мои вопросы. Я не имею официального статуса на этой планете и не имею права задавать вопросы и требовать ответа. А вы — другое дело. Я здесь по вашему вызову, я пытаюсь спасти вашу карьеру, как и свою, и, по вашей же оценке ситуации, спасти как Аврору, так и Землю. Следовательно, я надеялся, что вы ответите на мои вопросы честно и искренне. Прошу вас, не заводите меня в тупик, отвечая «почему бы и нет?», когда я спрашиваю «зачем?». Итак, давайте снова: «зачем?».
Фастольф угрюмо скривил губы:
— Простите меня, мистер Бейли, я только потому не сразу ответил, что та причина была не слишком драматичной. Глэдия здесь чужая. Она пережила психическую травму у себя на родине, как вам известно, пережила травму и здесь, что, может быть, вам и не известно…
— Известно. Пожалуйста, конкретней.
— Ну, я жалел ее. Она была одинока, и Джандер мог скрасить ее одиночество.
— Вы жалели ее? Так. Вы ее любовник или были им?
— Нет. Ничего подобного. Я никогда не думал об этом, и она тоже. Разве она сказала вам, что мы были любовниками?
— Нет, но в любом случае мне нужны независимые сведения. Если будут противоречия, я скажу, так что вам нечего беспокоиться. Как случилось, что при вашей симпатии к ней вы не предлагали себя? Я слышал, что на Авроре предложить секс все равно, что поговорить о погоде.
Фастольф нахмурился:
— Вы ничего об этом не знаете. Не судите о нас по стандартам вашей планеты. Секс не является важным делом для нас, но мы осторожно пользуемся им и предлагаем его не так легко, как вам кажется. Глэдия, непривычная к нашему образу жизни и сексуально разочаровавшаяся на Солярии, вероятно, предлагала себя легко — лучше сказать — с отчаяния, и не удивительно, что не была довольна результатами.
— Вы не пытались улучшить дело?
— Предложив себя? Я не тот, кто ей нужен, и она не то, что нужно мне. Мне было жалко ее. Она мне очень нравится. Я восхищаюсь ее художественным талантом, и я хотел бы видеть ее счастливой. Вы, конечно, согласитесь, что симпатия одного порядочного человека к другому не обязательно основана на сексуальном желании. Разве вы сами никогда никому не симпатизировали, никогда не хотели помочь человеку в несчастье просто из добрых чувств?
— Доктор Фастольф, я не сомневаюсь, что вы человек порядочный. Однако, вы играете со мной. Когда я первый раз спросил вас, зачем вы отдали Джандера Глэдии, вы не сказали мне того, что говорили сейчас, причем говорили заметно волнуясь. Вашим первым побуждением было увернуться, помедлить, протянуть время, ответить вопросом на вопрос. В конце концов, вы ответили, но почему этот вопрос вначале смутил вас? Простите мою настойчивость, но я должен знать, и поверьте, не из личного
