— Я понимаю это. Но почему обязательно Василия? Есть и другие роботехники.
— Она ваша дочь. Она знает вас. Она может иметь точное мнение насчет вашей возможности уничтожить робота. Поскольку она член РИА и сторонница ваших политических врагов, любое ее благоприятное мнение может быть убедительным.
— А если она выскажется против меня?
— Тогда и посмотрим. Так вы попросите ее принять меня?
— Я окажу вам содействие, — покорно сказал Фастольф, — но вы напрасно думаете, что я легко уговорю ее встретиться с вами. Она может быть очень занята — или так скажет. А может, ее и нет на Авроре. Может, она не захочет впутываться в это дело. Я объяснял вам вчера, что у нее есть — как она думает — причины относиться ко мне враждебно, поэтому на мою просьбу принять вас она может ответить отказом просто из нерасположения ко мне.
— Но вы все-таки попробуйте, доктор Фастольф.
Фастольф вздохнул:
— Я попытаюсь, пока вы будете у Глэдии. Вы, наверное, хотите видеть ее лично? А то я мог бы устроить свидание по трехмерке. Изображение достаточно высокого качества. Вы даже не заметите, что это не личное присутствие.
— Я знаю. Но Глэдия — солярианка, и у нее неприятные ассоциации с трехмерным изображением. Да и в любом случае, я считаю, что личное общение повышает конечный результат встречи. Ситуация настолько деликатная, а затруднений так много, что я хотел бы иметь гарантию этой добавочной эффективности.
— Ладно, я скажу Глэдии. Только, мистер Бейли…
— Да?
— Вчера вы говорили, что ситуация слишком серьезна, чтобы обращать внимание на связанные с ней неудобства для Глэдии, поскольку на карту поставлено очень многое.
— Так-то оно так, но поверьте, я не буду расстраивать ее без надобности.
— Я сейчас говорю не о Глэдии. Я просто предупреждаю вас, что ваша в основном правильная точка зрения должна распространяться и на меня. Я не рассчитываю, что вы будете заботиться о моих удобствах или о моей гордости, если вам повезет встретиться с Василией. Я не знаю результатов, но перенесу любые неприятные последствия этого разговора, и вы не старайтесь щадить меня. Понимаете?
— Честно говоря, доктор Фастольф, у меня никогда не было намерения щадить вас. Если бы мне пришлось выбирать между неприятностями или позором для вас и процветанием вашей политики и моей планеты, я без колебаний опозорил бы вас.
— Прекрасно! Но все это должно распространиться и на вас. Ваши удобства не должны загораживать вам путь.
— Их никто не принимает во внимание, раз уж меня привезли сюда, не спросив моего мнения.
— Я имел в виду кое-что другое. Если вы, по прошествии разумного срока — не долгого, а разумного — не продвинетесь в решении, мы рассмотрим возможность психозондирования. Это будет наш последний шанс.
— Это может ничего не дать.
— Согласен. Но, как вы недавно сказали по поводу Василии — тогда и посмотрим.
Он повернулся и вышел.
Бейли задумчиво смотрел ему вслед.
Теперь ему казалось, что если у него наметится успех в расследовании, то ему будет грозить физическое воздействие — неизвестно, какое именно, но, вероятно, опасное. Если же успеха он не добьется, ему грозит психоанализ, который едва ли лучше.
— О, дьявол! — пробормотал он.
Путь к Глэдии показался ему короче, чем накануне. День был такой же теплый и приятный, но кругом все выглядело совсем иначе.
Солнце светило с другой стороны, и цвета казались другими. Может, растения утром и вечером выглядят по-разному или пахнут по-другому? Наверное, и на Земле так же.
Дэниел и Жискар опять сопровождали его, но шли ближе к нему и казались менее настороженными.
— Здесь всегда такое яркое солнце? — спросил Бейли.
— Нет, — ответил Дэниел. — Это было бы губительным для растений. Сегодня, например, предсказывали в дневное время облачность.
На этот раз Глэдия не встречала их в дверях, хотя и ждала. Когда робот провел их в дом, она не встала, только устало сказала:
— Доктор Фастольф сказал мне, что вы придете. Что на этот раз?
На ней было туго облегавшее платье, и было заметно, что под ним ничего нет.
Волосы ее были откинуты назад, лицо бледное. Она осунулась со вчерашнего дня и было видно, что мало спала.
Дэниел, не забывший, что было накануне, не вошел в комнату, Жискар же вошел, внимательно осмотрелся и удалился в стенную нишу. В другой нише стоял один из роботов Глэдии.
— Мне страшно жаль, Глэдия, — сказал Бейли, — что я опять докучаю вам.
— Я забыла вчера сказать вам, что когда Джандера сожгут, останки его пойдут на фабрику роботов. Значит, каждый раз, когда я увижу нового робота, я буду думать, много ли в нем атомов от Джандера.
— И мы, когда умираем, проходим новый цикл, — сказал Бейли, — и кто знает, сколько и чьих атомов в вас или во мне, и сколько и в ком будет наших в свое время.
— Вы совершенно правы, Илайдж, и вы напомнили мне, как легко философствовать по поводу чужих несчастий.
— Это тоже правильно, Глэдия, но я пришел не философствовать. Я пришел задавать вопросы.
— Вам мало вчерашнего? Или вы придумали новые?
— В какой-то мере — да. Вчера вы говорили, что пока вы жили с Джандером, как жена с мужем, некоторые мужчины предлагали вам себя, а вы отказывали. Вот насчет этого я и должен спросить. Сколько было этих мужчин?
— Я не веду записей. Трое или четверо.
— Кто-нибудь из них настаивал, возобновлял свои предложения?
Глэдия, до этого отводившая глаза, посмотрела прямо на Бейли:
— Вы спрашивали об этом других?
Бейли покачал головой:
— Я ни с кем не говорил об этом, кроме вас. Однако, из вашего вопроса я делаю вывод, что по крайней мере один был настойчивым.
— Один. Сантирикс Гремионис.
Она вздохнула:
— У аврорцев такие странные имена, и он сам странный… для аврорца. Я никогда не встречала такого, как он, без конца повторяющего свои неудавшиеся попытки. Он держался всегда вежливо, принимал мой отказ с легкой улыбкой и поклоном, а на следующей неделе, а то и на другой день, как ни в чем не бывало возобновлял попытки. Вообще повторять это из раза в раз — несколько невежливо. Порядочный аврорец должен принять отказ и не настаивать на своем до тех пор, пока предполагаемая партнерша не даст ясно понять, что переменила мнение.
— Еще раз спрошу: те, кто предлагал вам себя, знали о ваших отношениях с Джандером?
— Это не та вещь, о которой я стала бы упоминать в случайном разговоре.
— Ну, ладно, а этот Гремионис, в частности, — он знал?
— Я ему не говорила.
— Не увиливайте, Глэдия. Не обязательно было говорить. В противоположность другим, он возобновлял свои предложения. Сколько раз, кстати, он это делал?
— Я не считала. Может, десять раз, может больше. Не будь он приятным человеком в других отношениях, я приказала бы роботам не пускать его в дом.
