— Почему вы так думаете?
— Буржуи — народ ненадежный. Не по душе им наша жизнь. Они, мабуть, сами готовы проглотить нас, если бы силенки хватило, да боятся, вот и суют вперед этого ефрейтора подлюку.
Ночью Костюченко переправился через Буг.
Глава 15
ОТЦОВСКОЕ НАСТАВЛЕНИЕ
Яков Брижатый возвращался из Первомайска, преисполненный самых радужных надежд. Сегодня он был хорошо принят и даже «обласкан» самим претором Благау.
— Будете помогать нам, честно работать, мы вернем вам все, что когда-то отняли у вас коммунисты, — сказал на прощанье претор, пожимая Якову руку.
Растроганный таким вниманием, Брижатый кланялся претору в пояс, лепетал слова благодарности и обещал служить не за страх, а за совесть.
Двуколка, в которой он ехал вместе с Семеном Романенко, подпрыгивала на ухабах. Оба хмельные и обмякшие, седоки раскачивались из стороны в сторону, отчего головы их болтались, поминутно сталкиваясь.
Но это отнюдь не мешало им вести откровенный разговор.
— Я тебе так скажу, Яков Терентьевич. Мы с тобой при этих новых добре жить будем, — с трудом ворочая языком, говорил Романенко.
— Ай, заживем! Ай, заживем! — будто из подземелья, глухо отзывался Брижатый. — Дай вот только мельницу открыть, тогда у нас пойдет.
— Пойдет, — подтверждал Семен, — в старосты тебе нужно, Яков Терентьевич, — назидательно подняв вверх куцый палец, говорил он.
— Оно-то добре. Да этот немчура Фриц на дороге стоит.
— Надо подстроить так, чтобы Фрица геть отсюда. Романенко провел ладонью, как смахивают крошки со стола.
— Фриц нам чужой человек, немец. А тут в Крымке нужен свой. Чтобы круговая порука была.
— Верно сказано, — мычал Брижатый.
— Вот, вот. Ты за меня, я за тебя, и никто нас не свалит.
— Друг за друга, ха-ха! — Яков сцепил указательные пальцы рук и старался их расцепить.
— Только тебе одно мешает.
— Что. Семен Мусиевич?
Романенко вздохнул.
— Сын у тебя на кривой дорожке. Плохо ты смотришь за ним.
— Он у меня добрый хлопец, ты это напрасно.
— Он-то добрый, да товарищи у него недобрые.
— Знаю. Слежу я за ним, стараюсь не пускать никуда. А с другого боку подумаешь-дело молодое, хлопцу погулять хочется.
— Их гулянье до добра не доведет, Яков. Они догуляются до того, что и мне влетит, что не усмотрел, и тебе ходу не будет. Начальство с этим делом шутить не станет. Уже поговаривают, что в Крымке безобразия творятся и что все село будет в ответе. Понял, куда все это идет?
Брижатый некоторое время молчал, насупив брови. Он мысленно соглашался с доводами начальника полиции, который лучше его все знает. Ведь и в самом деле, как бы сын не испортил все дело, которое, как ему казалось, начало так хорошо налаживаться.
— Что же ты мне посоветуешь сделать, Семен Мусиевич? Я ума не приложу. Совсем не пускать хлопца? На цепь посадить?
Романенко отрицательно покрутил головой.
— Зачем на цепь? Наоборот, пускать надо. Только нужно сделать так, чтобы сынок твой еще ближе к ним стал, влез бы в самую середину, все узнал, выведал и… всю эту шайку на чистую воду. Вот как надо. Понял теперь?
— Понял!
— Сыну твоему ничего не будет. А тебе корысть большая, все тебе будет открыто. А бояться их нам с тобой теперь нечего. Советы больше, слава богу, не вернутся. Обойдемся без них, хе-хе-хе!
— Обойдемся! — поддакнул Брижатый. — Тебе, Семен Мусиевич, министром быть, а не начальником полиции.
Непривыкший к похвалам Романенко хрипло засмеялся и, дружески толкнув в бок Брижатого, произнес:
— А тебе старостой сельуправы.
Они обнялись и, опрокинув шаткую двуколку, с хохотом вывалились наземь.
Весь остаток пути, разговаривая с Семеном, Брижатый думал о своей будущей жизни. В помраченной вином голове бессвязно мелькали мысли о богатстве и власти.
— Эх, как тебя развезло, — невнятно гудел нал ухом голос отца.
Потом чьи-то руки крепко ухватили его поперек и поволокли.
— Пустите!.. Я не хочу с вами… не хочу… я вас всех!.. — исступленно кричал Сашка, загребая руками мягкую, прохладную траву.
Стемнело, когда Сашка проснулся. Голова раскалывалась от боли, в висках стучало. И состояние душевное было такое, будто накануне совершил тяжкое преступление.
— Вставай, простудишься на траве, иди в хату, — тихо говорила мать.
— Иди-ка сюда, сынок, — позвал отец. — На вот, выпей и все пройдет, — сказал он, протягивая Сашке полстакана самогону.
— Ты помнишь наш разговор? — спросил отец, когда Сашка немного пришел в себя.
— Помню.
— Крепко запомни. И пойди к хлопцам. Придумай что-нибудь. Скажи, что полиция к ним принюхивается. Мол, опасность угрожает. Словом, войди в доверие.
На другой день, под впечатлением отцовских слов, Сашка явился к Парфентию. Он непринужденно поздоровался и таинственным кивком головы поманил Парфентия в сени.
— Парфень, жандармерии стало известно о вашей организации или отряде, не знаю, как назвать. Я узнал точно. Слышал, что жандармы всех вас собираются арестовать. Я пришел предупредить тебя и хлопцев.
— Меня предупреждать не о чем, — засмеялся Парфентий.
— Я передаю то, что слышал, а там, как хочешь. Мне хлопцев жалко, хотя я и не дружу с вами.
— А тебе никто не мешает дружить.
— Тут дело не в дружбе. Я хочу спасти хлопцев от беды.
— Ты что, пьяный или рехнулся?
— И не пьяный, и не рехнулся, а говорю серьезно.
Парфентий прикусил губу.
— Знаешь что? Уйди… или я.
Брижатый понял, что больше говорить не о чем.
— Кровь у тебя на губе, от злости должно, — бросил он и, повернувшись, ушел.
Настойчивость Брижатого заставила всех членов комитета насторожиться.
После долгих обсуждений Митя Попик предложил:
— Не будем обращать внимания и делать свое дело. А на все приставания Брижатого — отшучиваться.
Получив отпор, Сашка был окончательно поставлен в тупик. Он не только не добился своей цели, но окончательно убедился в том, что ему не верят, несмотря ни на какие ухищрения.
Дома Сашка рассказал о разговоре с Парфентием отцу.
