натворили? Да что в районе, у вас под носом, в Крымке, черт знает что происходит. Огородническую ферму погубили, а это не иначе как подпольная большевистская работа. А эти листовки, по-вашему, жандармы расклеивают? Наконец, все эти убийства, железнодорожные диверсии…. Вы, локотенент, утратили ощущение войны, вы миндальничаете перед этой большевистской сволочью.
Префект некоторое время молчал, пыхая сигарой, зачтем резко поднялся.
— Как будем отвечать перед немцами?
Анушку молчал.
— Не знаете?
Локотенент действительно не знал, как ему придется отвечать перед всемогущим союзником.
— Вот что, — сухо продолжал подполковник, — пока вы остаетесь на своем месте. Но обещайте мне, что немедля примете меры для ликвидации бандитского очага в вашем районе. Способы выбирайте любые, нечего стесняться.
— Обещаю, домнул субколонел, — пробормотал Анушку и, откозырнув, вышел.
Всю дорогу, до самой Крымки локотенент Анушку думал о том, что же делать, чтобы выполнить обещание, данное префекту. «Выбирайте любые способы, — повторял он слова подполковника. — Черт его знает, какие тут способы пригодны. Кажется, голова разлетится вдребезги, а не придумаешь. Надо будет настрополить этих бездельников полицейских», — решил он. Правда, у локотенента Анушку был в запасе один замысел, о котором он побоялся сказать префекту. Но сам он в душе возлагал на этот замысел большие надежды. Это, по его глубокому убеждению, был, хотя и дальний, но верный прицел.
По приезде в Крымку Анушку приказал собрать начальников полиции.
— Ну, что будем делать? — сурово спросил он.
— Что прикажете, — несмело выговорил Романенко.
— Прикажу вас в тюрьму посадить, как партизан. Ты, сволочь, набрехал мне, — набросился офицер на Антона Щербаня, — болтал, что бандиты завелись в Крымке, а они оказались у тебя под носом, в Кумарах. Как хочешь, а здесь чтобы было тихо и спокойно. Ты понял, Антон?
— Понял, домнул локотенент.
— И вы все тоже, — обратился офицер к остальным, — а то я с вас по три шкуры спущу.
— А я все-таки уверен, что именно в Крымке дело нечисто, — повторил Антон.
— Ты дурак! — разозлился локотенент. — Ну, ищи, если в Крымке нечисто. Кто тебе мешает?
— Не моя это полиция.
— Какая разница, мы все одному делу служим, Великой Румынии. Помоги Семену, действуйте сообща. Здесь есть люди, верные нам, они и вам помогут. Наше командование не умеет быть неблагодарным.
Начальник, отпустив полицейских, долго мерил шагами кабинет, затем распорядился вызвать к нему Сашку Брижатого.
Анушку принял Брижатого не в кабинете, как обычно, а у себя в квартире.
— Садись, не стесняйся. Я тебя люблю и отца твоего уважаю.
Сашка сел на стул осторожно, будто боясь продавить его.
Офицер налил бокал вина, отломил половину плитки шоколаду и подал Сашке.
— Пей, это ром итальянский. Ты такого еще не пил.
Когда Брижатый выпил и заел тающим во рту горьковатым шоколадом, Анушку приветливо спросил:
— Ну, как? Обижают тебя твои товарищи?
Брижатый пожал плечами, болезненно улыбнулся. Он, собственно, сам еще хорошо не понимал, была ли это обида со стороны его близких друзей или глубоко оправданная осторожность. Во всяком случае, он сейчас с особенной остротой почувствовал, что он все дальше отходит от своих прежних товарищей и все ближе становится к отцу и к нему, Анушку. Он поймал себя на том, что начинает искать сочувствия и защиты.
— Не доверяют они мне, — пожаловался Сашка.
— Нужно сделать так, чтобы поверили.
— Я не знаю как.
— Я помогу тебе. Ты войдешь к ним в доверие, узнаешь все, а потом расскажешь мне.
Анушку открыл нижний ящик стола и достал оттуда небольшой сверток, завернутый в желтую непромокаемую бумагу.
— Ты историю с убийством унтер-офицера знаешь?
— Слыхал.
— Так вот. Прийдешь к ним и скажешь, что это сделал ты.
— Разве они поверят?
— Знаю, что на слово не поверят. Иди сюда поближе. Ты им покажешь вот эти документы якобы убитого тобой унтер-офицера. Понимаешь?
Сашка растерянно смотрел на развернутые бумажки и книжечки, новые и потертые, на фотографии, и голова его кружилась. Он сам себе не отдавал отчета, от вина это происходит или от страха перед преступлением. С трудом укладывались в голове слова Анушку.
— Понимаешь? — переспросил офицер, видя замешательство парня.
Сашка утвердительно мотнул головой.
— А если им этого недостаточно, покажешь вот это.
Локотенент достал из другого ящика стола небольшой парабеллум, отливавший вороненой сталью.
— Только смотри, не потеряй.
Сашка дрожащими руками спрятал в карман сверток и пистолет, на все пуговицы застегнул полы пиджака, съежившись, как от холода.
— Только не бойся, потому что у тебя за спиной — я.
Офицер проводил Брижатого до порога и на секунду задержал.
— А если и этому не поверят, отдай им этот парабеллум. Потом мы его возьмем обратно и я подарю его тебе.
Комсомольцы, возвратившиеся из «ссылки», были поражены убийством немецкого мотоциклиста. Кто же это мог сделать в их отсутствие? Неужели в самом деле партизаны добрались до Крымки? Эта мысль обрадовала крымских подпольщиков. Значит, возможность связаться с партизанским отрядом и действовать сообща близка.
— Эх, и делов натворим, хлопцы! — черные, как маслины, глаза Юрки Осадченко заблестели мальчишеским задором.
— Тогда и тебе, разведка, работы прибавится, — заметил Парфентий, — будешь сообщать в отряд, где какое движение противника замечено. Налетят орлы и всю эту тварь в капусту!
На следующее утро к Парфентию явился Сашка Брижатый. Состояние у него было какое-то нервозное и расслабленное. Он протянул Парфентию руку, она слегка дрожала и была покрыта испариной, как после приступа лихорадки.
— Как тебе нравится? — стараясь говорить непринужденно, спросил Брижатый.
— Ты о чем?
— О немецком мотоциклисте.
— Ну, убили, да и все тут. На то и война, чтобы убивать, — холодно произнес Парфентий.
— Но кто мог убить?
— Мало ли кто? Может, и сами румыны ухлопали. Они ведь не очень дружат с немцами. А в общем, не наше дело разбираться в этом.
Сашка махнул рукой.
— Сказать тебе, кто это сделал?
Парфентий искоса взглянул на собеседника и равнодушно бросил:
— Ну, скажи.
— Ты помнишь наш разговор с тобой, Парфень, при встрече?
— Помню.
