— Помнишь, что я сказал тебе тогда?
— Нет, этого не помню.
— Я сказал, что остался комсомольцем. А еще сказал, что сделаю такое, что ты мне поверишь. И вот я сделал.
— Что же ты сделал?
— А вот что! — Сашка вынул из кармана пиджака сверток в желтой прозрачной бумаге и показал.
— Что это?
— Уйдем подальше. За это дело смерть. Понимаешь?
Несмотря на настороженность, Парфентия заинтересовали и этот таинственный сверток, и нервное состояние Брижатого.
— Идем, — согласился он.
Они зашли в сарай. Сашка развернул сверток.
— Что это? — снова спросил Парфентий.
— Документы.
— Чьи?
— Того убитого унтер-офицера.
Парфентий насторожился. Острая мысль пронеслась в голове. Провокация. Брижатый подослан кем- то.
— Как попали к тебе документы?
— Очень просто. Мотоциклиста убил я, — прошептал Сашка.
— Ты? — недоверчиво спросил Парфентий.
— Не веришь? — Сашка вспомнил наставление Анушку и показал Парфентию парабеллум. — Вот видишь? Это тоже его. Еще дома у меня автомат спрятан, — приврал Брижатый, но, видя, что Парфентий ко всему этому отнесся равнодушно и недоверчиво, снова переспросил.
— И теперь не веришь? Ну на, возьми это, — протянул он сверток, — это секретные документы.
— А что они мне?
— Передашь партизанам.
— Сашко, я тебе говорил и еще раз говорю, что я никакого отношения не имею ни к партизанам, ни к организации, о которой ты упоминал в прошлый раз.
— Парфень, ну как еще доказать тебе? Ну, возьми эти документы и уничтожь их сам, сожги, втопчи в грязь, брось в Кодыму.
— Сделай это сам, если хочешь.
— Я хочу, чтобы ты… чтобы вы поверили мне. Ты не понимаешь, как мне тяжело, что я в стороне. Я чувствовал все время, что вы мне не доверяете.
Все это так походило на правду, что Парфентий начал задумываться: правильно ли поступали они, не доверяя Сашке. Ведь во всем его поведении был виновен его отец. А у Сашки не оказалось такой воли, как у Мити Попика. А с другой стороны, не могли же в жандармерии доверить секретные документы и оружие какому-то мальчишке, даже для провокации.
— Я все сделаю, что мне прикажете. Я убью жандарма, полицая, подожгу что-нибудь, взорву…
Парфентий слушал эти душевные излияния, и сомнения его рассеивались. Непорочная, отзывчивая душа его ответила на горячие заверения комсомольца Брижатого, может быть, по воле отца оторванного от них. И он сказал:
— Ладно, Сашко, иди домой. Завтра встретимся и поговорим.
— Ты увидишь, Парфень, что вы ошибались во мне. Сашка снова вынул парабеллум.
— На тебе его.
— Не надо.
— Я себе достану.
— Оставь у себя.
Простились они, как и подобает товарищам, пожав друг другу руки.
А вечером Парфентий собрал близких товарищей и подробно рассказал о встрече с Брижатым. Все были крайне удивлены его поступком. Удивлены и озадачены. Долго обсуждали этот вопрос, старались хорошенько разобраться и как-то решить, что делать.
— Я думаю, с приемом Сашки в члены «Партизанской искры» нужно пока воздержаться. Поручить Мише Кравцу дать Брижатому трудное задание. И если он его выполнит, тогда рекомендовать, — предложил Митя.
Все согласились с этим предложением и решили поручить Михаилу Кравцу осторожно испытать Брижатого на первой же диверсии.
Глава 21
СИГНАЛ
Антон Щербань заверил начальника жандармерии в том, что крымские школьники, бывшие комсомольцы, причастны ко всем событиям, происшедшим за последнее время в Крымке и ее окрестностях.
Щербань заявил локотененту Анушку, что если ему поручат, он докопается до самого корня и раскроет в Крымке «бандитское гнездо».
Анушку ухватился за предложение Щербаня.
— Помогай, Антон. Я отдаю под твое командование обоих начальников полиции, и Семена, и этого катериновского Проценко. Поможете-я в долгу не останусь.
— Я своему слову хозяин, господин локотенент, ведь я природный полицейский, по наследству.
Анушку был рад, что спихнул с себя самое опасное дело. Он надеялся, что полицейские, взяв на себя инициативу раскрытия партизанской группы, полезут в самую гущу.
— Чёрт их знает, сунешься куда-нибудь и в самом деле свернут голову. Партизаны — народ отчаянный, им не попадайся. Пусть полицейские рискуют, им все равно терять нечего.
С этого дня Щербань стал часто бывать в Крымке. Каждый день, а то и по несколько раз на день, крымские жители видели начальника кумарянской полиции в селе. Он появлялся то на двуколке, то пешком, то верхом на вороном жеребце.
— Что-то зачастил к нам Щербань, — замечали крымчане.
— Кто его знает, может жениться задумал, невесту ищет.
— А может и другое что, чужая душа — потемки.
— Это верно. Да еще такая душа, как у Антона.
Одни поговаривали, что теперь он старшим над всеми начальниками полиции назначен. Другие утверждали, что Щербань разнюхал в Крымке что-то насчет партизан. Но сквозь разные разговоры упорно пробивался слух, будто Антону стало известно, что в селе скрываются партизаны и орудуют будто бы вместе с крымскими хлопцами.
Последнему слуху крымчане верили только наполовину, ибо большинству отцов и матерей и в голову не могло придти, что их смирные, хорошие ребята занимаются такими страшными делами.
Сами же комсомольцы-подпольщики знали, что Щербаню откуда-то известно о существовании в Крымке подпольной организации.
Подпольный комитет «Партизанской искры» узнал об этом от Дмитрия Попика, подслушавшего разговор своего отца с Антоном.
Это случилось так; недавно Мите понадобилось полезть на чердак хаты, где у него хранились некоторые вещи. Он часто туда лазил. Дома, на этот раз, кроме него с отцом не было никого. Митя незаметно вышел из хаты и тихонько взобрался по лестнице на чердак.
— Дома есть кто? — послышался знакомый хрипловатый голос. Это был Антон Щербань.
— О, редкий гость! — отозвался из хаты отец. — Заходи!
