— Я на минуту к тебе, дело серьезное есть.
— Проходи, садись.
— Что же садиться, угощать, наверно, нечем?
— Угощение для доброго человека всегда найдется. — Хозяин сходил в комору и принес бутылку мутноватого самогона.
— От Покрова осталось, — объяснил Никифор, наливая себе и Антону по полному стакану.
Не спеша вытянули самогон, беззвучно поставили стаканы.
— Закусывай.
Антон взял соленый огурец, разрезал вдоль, смачно хрустнул.
— Дело к тебе такое…
— Что же, за чаркой и дело делать не мешает, — ухмыльнулся Попик.
Оглядев исподлобья хату, взглянув на печь, Антон прислушался и спросил:
— В хате никого нет?
— Один я.
— А Митька где?
— Ушел куда-то.
Митя, услышав, что разговор идет о нем, осторожно подкрался к самому краю чердачного отверстия. Дверь из сеней в хату была полуоткрыта, и Дмитрию не только слышно, но и видно было все. Антон сидел, опершись локтями о стол, и звучно жевал огурцы.
— Я насчет сынка твоего зашел поговорить.
— Что же такое?
— Погано дело получается. Человек ты, вроде, в заслуге, на виду у начальства, а вот сынок-то тебе все портит.
Отец как-то весь напрягся, выпрямился. Тревога охватила его. Уж раз полиция начинает глаза колоть сыном, стало быть, в самом деле что-нибудь есть.
— Плохо смотришь. Я тебе, Никифор, по-свойски говорю, потому что уважаю, как хозяина хорошего и своего человека.
— Понимаю, спасибо.
— Сынок твой якшается с отпетыми бандитами на селе. От этого может выйти тебе большая неприятность. Ты сам знаешь, что на селе творится. И все это дело, должен тебе сказать, без крымских не обходится.
— А может, и в самом деле Савранские? — слабо возразил Попик.
— А я тебе говорю, что местные. Мне доподлинно известно, что в Крымке или в Катернике, — он понизил голос, — установлен радиоприемник. Москву слушают.
— Не может быть! — всплеснул руками Никифор.
— А откуда все село знает, что на фронте делается? Святым духом, что ли? А листовки Николай угодник выдумывает?
— Батюшки! — качал захмелевшей головой Никифор.
— Вот то-то оно и есть… Я затем к тебе и зашел. Сын твой известен по селу, как конструктор, изобретатель там разный. Об этом и жандармерии известно. Так вот, он, по всей видимости, должен знать, где этот чёртов приемник находится.
— Это Митька? Господь с тобой!
— Да уж бог богом, а факты фактами. И я тебе, Никифор Федорович, скажу по секрету, это добром не кончится. Начальство сильно недовольно, и как бы не вышло беды. Я слыхал, что если не прекратятся безобразия, все село будет снесено под корень.
— Помилуй бог, — перекрестился Попик.
— Да уж так оно и будет, шутить не станут. Время военное.
— Ай-ай-ай!
— Но я тебе скажу. Это дело в наших руках.
— А что же мы тут можем сделать?
— Все можем сделать. Митька твой все знает: кто всем этим делом заправляет и где это самое радио спрятано.
Охмелевший Никифор молча кивал головой, уставясь оловянными глазами в масляные глаза Щербаня. Он был поражен тем, что происходит, и тем, что Антон так много знает.
— Разве Митька скажет, если и есть такое дело?
— А ты аккуратней, издалека начни. Сначала проследи за ним, а потом уж говори, как следует. Скажи, что жандармерии все известно и что ихнее дело может погубить все село. Митька хлопец умный и все поймет.
Никифор мотал головой и вздыхал. По временам лицо его становилось злым, черные кустистые брови, еще не тронутые сединой, закрывали глаза.
Чужим сейчас казался Мите отец. Все отцовские привычки — хмурить брови, играть желваками на скулах, посапывать от недовольства носом. — были какими-то чужими, враждебными.
— А если он сам расскажет обо всем, я так сделаю, что твой Митька останется невиновным, в стороне, понимаешь, Никифор Федорович?
— Понимаю.
— Пусть он тебе расскажет, как отцу, где прячется человек, который научил их топить своих отцов и матерей, — Щербань заговорил почти шопотом, — мне известно, что Моргуненко где-то тут, поблизости крутится. Но мы его скрутим. Только бы на след напасть. Митька твой, верно, знает.
— Насчет этого уж постараюсь. Эх, попался бы! Припомнил бы я ему раскулачку в тридцать втором году!
— Он и передо мной в долгу. Вот ты теперь и помоги, а Митьке растолкуй, что товарищам его не очень крепко достанется. Ну, арестуют двоих-троих, посадят в тюрьму, да и все тут. А по малолетству выпорют и тем дело кончится.
На прощание Никифор Попик обещал исполнить просьбу. В сенях Щербань задержался.
— А о нашем с тобой разговоре никому ни гу-гу.
Мите захотелось сбросить что-нибудь на голову полицейского, убить, раздавить его. Да и отца тут же. Нет, отцу он при случае скажет, что висеть ему придется на той веревке, которую они с Антоном готовят учителю.
— Первый человек будешь на селе. Это уж я тебе правду говорю, — сказал Антон, прощаясь с Никифором.
— Постараюсь.
Острым ножом резануло Митю по сердцу последнее слово отца. Он выждал, когда отец, проводив Антона, зашел в хату, и бросился со всех ног к друзьям.
Члены комитета выслушали ошеломляющий рассказ Мити. Все были поражены. Откуда Щербань мог узнать обо всем, да еще в таких подробностях, как их связь с Моргуненко и радиоприемник?
— Подбирает ключи под нас, — сказал Парфентий, — неужели среди нас есть все-таки предатель?
— А может, просто на язык слабый, — добавил Дмитрий.
— Это все равно. Даже еще хуже. Слабость родная сестра предательству, — сказал Парфентий.
В это мгновение каждый подумал: «Кто же?»
— Что-то нужно предпринять, хлопцы.
— А может временно сделать передышку? — посоветовал Юрий Осадченко. — Пусть немного уляжется вся эта кутерьма.
Поля отрицательно покачала головой:
— Борьбу прекращать нельзя…
— Верно, Поля, — сказал Гречаный, — на их действия мы должны ответить усилением борьбы. А если мы сейчас прекратим борьбу, они сразу без труда догадаются, что все это делали мы, а теперь испугались их угроз. Я думаю так: работа не прекращается, только будем все осторожнее. Миша, — обратился Парфентий к Кравцу, — тебе будет особое задание. Проследи за Сашкой Брижатым. Мне кажется, тут
