— Это счастье.
— Раскрываться перед близким человеком? Ещё какое!
Из рассказа Окладниковой выходило, что учиться в Петербург она поехала прежде всего из-за семейных проблем. И была там ещё какая-то неразделённая любовь. Вскользь сказала об этом, а Шажков не стал развивать тему. У какого нормального человека не было неразделённой любви?
Некоторые Ленины мысли оказались очень близкими Валентину. Например, в парке она мягким движением остановила Валентина и, заглянув ему в глаза, сказала:
— Знаешь, о чём я иногда мечтаю? Если бы можно было, то у Бога бы попросила.
— О чём же? — спросил Валя.
— Чтобы у каждого убийцы или замешанного в убийстве на лбу открывалась такая большая гнойная язва. Не пугайся.
— Я не пугаюсь, давай дальше.
— Чем больше людей убил, тем больше язва. И вылечить её нельзя, и закрыть нельзя, так как если закроешь, то в ней заведутся черви. Можно только отмаливать этот грех. Всю жизнь. Тогда умрёшь в свой срок и своей смертью. А если не будешь отмаливать, то умрёшь быстро от этой язвы. Может быть, кого-то Бог и простил бы, и заживил бы язву, а кого-то нет.
— Представляешь, сколько людей вокруг ходили бы с язвами?
— Ужас!
— А в высших кругах? Среди политиков, бизнесменов? А если мы с тобой косвенно, сами не зная, способствовали когда-нибудь убийству, то у нас тоже появилась бы язвочка?
— Пусть бы появилась, если так. Я хоть сейчас готова с язвой ходить, если способствовала.
— Ну-ка, ну-ка? Посмотрим.
— Ну Валя!
— Я бы тогда целовал твою язвочку, и она бы зажила.
— Да ну тебя!
— Не обижайся. Это я не от большого ума. От большого не-ума, можно сказать.
Шажков с досадой почувствовал, что говорит не так и не то. Мысль про язвы, какой бы нелепой она не казалась, захватила Валентина. Он тоже в детстве думал о чём-то подобном. Во времена Валиного детства главными убийцами на земле были фашисты, и мальчик Валя был бы двумя руками за восстановление справедливости, пусть и таким необычным, жестоким образом. А как иначе, когда вокруг столько смертей? И зло безнаказанно? И мы это терпим?
— Ты похожа на меня, — помолчав, сказал Шажков.
— Я с первой секунды это поняла, — ответила Лена, — как только увидела тебя тогда в коридоре.
— Да, да. А все-таки удивительно, что ты меня до этого не знала.
— Я знала, что ты есть, много хорошего слышала. Но не чувствовала тебя.
— А кого чувствовала?
— Да, получается, что никого. Вообще, в то время я бы тебя вряд ли заинтересовала.
— Да ну?
— Конечно. Фотографии покажу — поймёшь. Провинциальная девчонка, каких много.
— А тебе не говорили, что у тебя завлекающий взгляд, красивый голос?
— Говорили. Но мальчишек ведь больше не это интересует.
— Так у тебя, прости, Господи, и с этим всё в порядке.
— Давай поговорим о тебе, — попросила Лена. — Мы так мало говорим о тебе!
— Сейчас, последний вопрос. А когда ты почувствовала Бога? Поняла, что он есть? Ведь твой папа наверняка атеист.
— На меня дедушка повлиял. Он верил крепко, без сомнений. Хотя в церковь не помню, чтобы ходил. Так я с детства всё и знала, и не сомневалась. С годами, конечно, понимание усложнилось. Но всё равно Бог у меня — из детства. А у тебя?
— Не знаю. У меня всё не так просто. Так, стало быть, ты в дедушку. А я-то думал, откуда у тебя характер такой?
— Какой? Слишком прямой, да?
— Ха-ха-ха, кто тебе так сказал? Не прямой, а цельный.
— Это снаружи так кажется. А на самом деле, если бы ты знал, как всё не так.
— Нет, у тебя очень устойчивый характер.
— Обычно говорят «устойчивая психика».
— Да? Ну и психика тоже.
— Спасибо, — Лена потянулась к Валентину и поцеловала его. Он обнял её и ответил на поцелуй.
— Вот у тебя настоящий мужской характер, — произнесла Лена, чуть подавшись назад, — мне даже говорить вслух боязно. Вдруг потеряю над собой контроль… и съем тебя.
— Я не против, — легкомысленно сказал Валентин и прижал её к себе.
— Не говори так, — сказала Лена, снова слегка отстранившись от Шажкова, — лучше дай мне сказать. Я давно мечтаю тебе это сказать. Что у тебя очень сильный характер, целеустремлённый. Но при этом ты добрый. И сентиментальный. Другого такого, как ты — нет… И не будет.
— Ты меня переоцениваешь. Но на добром слове спасибо.
— А ещё ты талантливый.
— Да?
— Очень.
— А что ещё?
— Ещё? Что ещё… Я тебя очень люблю, — потупившись, не сразу произнесла Лена и добавила, поднимая светлые очи, в которых стояли слёзы: — Ты даже не знаешь как.
У Валентина перехватило дыхание. Он уже по-серьёзному обнял Лену, и она подалась к нему в ответ. Несколько длинных секунд они стояли, замерев и чувствуя, как превращаются в одно целое. Шажков опять, словно глухарь, потерял связь с окружающим. В голове у него шумел водопад и звучала отчаянная наступательная музыка, вроде «Полёта Валькирий», приглашая с собой и не оставляя шансов на отступление. Вдруг, как бы из-за его собственной спины, раздался ясный мужской голос: «Защити её, защити её скорей!» И ещё раз повторил эту фразу.
Валентин оторвался от Лены, увидел её побледневшее заострившееся лицо, отрешённые глаза, вздрагивающие, будто что-то шепчущие губы, и произнёс громко вслух, как молитву: «Я тебя никому в обиду не дам. Никогда!» Ленины глаза прояснились, стали растерянными, потом стремительно наполнились слезами, которые тут же обильно потекли по худым щекам и дальше по шее. Она плакала и, обмякая телом, опускалась на траву. Шажков, придержав, усадил её, сел рядом и долго гладил по голове, приговаривая: «Ну что ты, ну что ты».
Немного упокоившись, она взяла Шажкова за руку и, заглянув в глаза, растерянно сказала:
— Ты не представляешь, какая я грешная! Ведь я сейчас была на всё готова. Ты даже не знаешь, на что я сейчас была готова!
— Знаю. Я тоже был на всё готов.
— Ты — мужчина.
— Всё равно. С тобой я на всё готов. И не боюсь этого.
— Мне с тобой тоже ничего не страшно. Но очень грешно. Мне кажется, что я тебя в грех толкаю.
— Ты? Меня? — Шажков улыбнулся, и ему сразу полегчало. — Не задавайся. И не учи отца, как бы это помягче сказать, грешить.
— Хорошо, не буду задаваться и учить.
— И не бойся ничего. Я тебя всегда защищу, прикрою.
— Спасибо тебе, спасибо, — Лена повторила это несколько раз, поглаживая Валину руку, и прижимаясь к нему плечом. Потом нагнулась и поцеловала его руку, как руку священника.
— Сегодня мы с тобой показали свою волю, — сказал Шажков, вставая и подавая руку
