делает?
Лена засмеялась:
— Живёт. Она замужем за очень богатым человеком.
— Жена олигарха, стало быть? Молодец. Вот у нас студентки, — обратился Валя к Наташе, — не теряются, хоть мы этому и не учим.
— Да уж, — сказала Наташа.
— Нет, нет, она хорошая девчонка, — покачав головой, сказала Лена. — Ребёночка родила на пятом курсе. Вот, собирает для нас детские вещи у богатых соседей. Хорошие вещи.
— Я себе представляю. Решено, едем.
Допили пиво, и Савельевы стали собираться. Валюшка прикрыла уснувшую Оленьку пледом. Наташа, уверенно управляя большой коляской, как кораблём, вывела её на посыпанную кирпичной крошкой дорожку, и все вместе пошли к выходу из парка. На выходе Лена вдруг остановилась и прислушалась: «Наконец-то. Запел».
— Кто? — спросили Валентин с Наташей.
— Соловей.
Издали действительно послышалось упругое щёлканье, чередовавшееся с трелями и присвистами, да так громко и уверенно, что на фоне затихавшего птичьего гомона это ощущалось как вызов, казалось почти нахальством.
— Леночка, вы оставайтесь с Валей, а мы пойдём, — предложила Наташа. — Нас Коля у парадного ждёт.
Валя, глянув на Лену, чуть кивнул головой, и все стали прощаться.
Они пробыли в парке до позднего вечера. За это время успел разгореться полноценный — в полнеба — закат, появились стайки мошкары, а к концу прогулки отчаянно стали кусаться комары, оставляя на лбу у Валентина красные шишки.
Первого — самого смелого — пернатого певуна скоро поддержал второй, потом третий. Постепенно соловьи завладели всем звуковым пространством вокруг, не оставляя шансов никому. Собачий лай, нетрезвые крики, хохот, гул взлетающего самолёта — всё это было только фоном для их самозабвенного пения, отдававшегося эхом в вечернем прозрачном воздухе и рождавшего у чутких людей редкое ощущение собственной второстепенности в этом мире, подчинённости не ими созданному великому порядку, но также и причастности к нему
4
Шажков, ещё не проснувшись, остро ощутил одиночество в постели.
Это было новое чувство, приобретённое за две с половиной недели совместной жизни на Васильевском острове. Когда Валентин жил один, он больше всего ценил комфорт и гармонию уединения. Утреннее пробуждение всегда было для него актом глубоко личным, актом откровения, и всегда протяжённым во времени. В это время рождались идеи, строились планы, принимались решения. С появлением Лены всё изменилось. Шажков почувствовал, что стремительно утрачивает свою самодостаточность и суверенитет, но взамен приобретает что-то новое, становясь частью целого, большего, чем он сам, и что ему хорошо в составе этого целого.
Ещё недавно он с жаром доказывал, что семьи, в которых супруги «смотрят друг на друга», не бывают счастливыми, что полноценное счастье — это когда муж и жена «смотрят в одну сторону». Какой бред! С чего кто-то взял, что смотреть в одну сторону как две лошади в упряжке — это и есть семейное счастье? Нет, нет и ещё раз нет. Ему открылась простая истина, которая заключалась в том, что счастье — это быть частью целого. И этого нельзя «добиться», это невозможно «заработать». Счастье неуправляемо. Даруется свыше, когда этого не ждёшь, не всем и не навсегда.
И высшим счастьем было бы (как казалось Валентину) разделить с любимым человеком эти короткие мгновения между сном и бодрствованием, выходить вместе в каждый новый день, переживая этот выход как новое рождение, как новое знакомство, как новое начало. Но так не получалось в первые недели их совместной жизни. Ложились Лена и Валя всегда вместе, но, когда Валентин просыпался, её рядом с ним уже не было. Потому вот воскресным июньским утром Шажков и ощутил одиночество в постели. Не в первый уже раз.
Он перевернулся на спину и замер, не открывая глаз, прислушиваясь к окружающему. Совсем рядом справа раздавался шорох оконных штор, сопровождавшийся прохладными воздушными волнами, пробегавшими по лицу и телу. Из-за двери слышался далёкий, как из другой галактики, Ленин голос, выводивший спокойную и очень знакомую мелодию, что-то из Эндрю Ллойд Вебера. Также вдалеке скорее угадывались, чем слышались звяканье посуды и монотонный шум воды.
— Ленчонок, — хриплым со сна голосом позвал Шажков и открыл глаза. Солнечный квадратик, примостившийся на стене сбоку от стола, говорил о том, что ещё нет девяти утра. Для воскресенья — рано.
— Я тебя потерял.
— Я здесь, — Лена появилась в дверях в Валиной белой футболке, доходившей ей почти до колен. — Доброе утро. Вставать будем или ещё полежим?
— Ха, я-то лежу, а ты?
— Так сейчас лягу.
— Погоди-погоди, — Шажков приподнялся и сел в постели, — я весь одно противоречие. И полежать бы неплохо. А с другой стороны, раз уж проснулись рано, то надо бы развить успех. Мы вчера поздно уснули? Чем вчера закончилось-то всё?
— Я не помню, как уснула. Помню, что очень хорошо было.
— Представляешь, и я не помню, как уснул. Это что и есть счастье?
— Для меня каждая минутка с тобой — счастье. Ты меня такой энергией заряжаешь. Пойду, сварю кофе?
— Погоди, погоди. Сядь. Экие мы заряженные.
— Да. А ты лежи пока, просыпайся. Я тебя позову, когда кофе будет готов, или сюда принесу. У меня для тебя шоколадка есть к кофе.
— Слушай, каждый день просыпаюсь, а тебя уже нет.
— Это плохо? Я всё равно с тобой. Просто женщина должна вставать с постели раньше мужчины.
— Кто тебя этому научил?
— Я всегда это знала.
— Исключения-то могут быть?
— Конечно.
— А если мужчина не хочет, чтобы женщина вставала раньше него?
— Она может вернуться, если мужчина этого захочет.
— А зачем вставать раньше-то? Это что — тайна?
— Одна из женских тайн, недоступных мужскому уму. Шучу. Просто женщина должна осмотреться и подготовить всё.
— Что всё? Себя?
— И себя, конечно. Всё вокруг.
— К чему? К выходу на сцену мужчины?
— Да.
— Хм.
— Да. Ты очень хорошо сказал.
— А если мужчине этого не надо? Если ему не это нужно?
— Мужчине много чего нужно, но если этого не будет, то и ничего не будет.
— Да у тебя целая теория.
