слова рубаха-парень Серега. Если честно, он и имени такого — Есенин — не слышал. В доме валялось много книг про вымышленных людей, совершающих вымышленные подвиги в вымышленных мирах. Книги были — фантастика, и принадлежали матери Максика. Даже именем своим Максик был обязан одному из вымышленных. Имя причиняло ему немало бед среди Вовок, Петек и Валек школьной продленки, и вообще было несуразным. Хотя впоследствии, прочитав-таки книжку, он даже обрадовался: мог бы ведь и Рудиком оказаться, а это вообще кранты.
Да, так вот о стихах. Четверостишие встретилось юному Максику в древнем, плесенью попахивающем сборнике. Про что был рассказ, Максик уже и не помнил, однако строчки крепко застряли в его беспокойной голове. Он крутил их так и эдак, пробовал на зуб. «Гость случайный». Я — тоже только гость случайный, думал Максик. Уж точно не нарочный: отец велел матери делать аборт, та не согласилась, и родители чуть не развелись. Так и случился Максик — по залету, о чем предки ему не раз напоминали после второй поллитровки.
Однако, кроме понятного гостя, были и загадки: какая тайна? Какие поля? Почему нездешние? Марсианские поля, что ли? Населенные злобными треножниками и мистерами Ы-Ы-Ы поля красной планеты были знакомы Максику намного лучше, чем география родной области, и все же казалось, что разгадка таится не там. Вновь открыв сборник, он внимательно прочел маленькую сноску:
Библиотекарша очень удивилась, когда Максик потребовал все семь томиков есенинских стихов. Достав потрепанное издание с полки, она спросила заботливо:
— Али по внеклассному чтению задали?
— По внеклассному, по внеклассному, — буркнул Максик, унося добычу в самый укромный уголок читального зала.
Найдя нужную страницу, он прочел стихотворение целиком, потом перечитал, еще и еще раз, и наконец, не доверяя памяти, выписал на бумажку.
Максик был одновременно пленен чистой музыкой стиха и разочарован. Разочарован потому, что стихотворение все-таки оказалось об этих, материнских, вымышленных, которые летали в космос и с выси звездной смотрели во все свои незакатные глаза на покинутую Землю. Максик отлично знал, что в космос летают нынче только за большие бабки, на развлекательные экскурсии по орбите. Космонавтом он быть не хотел. Шахтером, как отец, тоже не хотел. Максик хотел быть поэтом.
Если в деревне решали выпить по-быстрому, то бежали к ларьку за пивом. Пряча под курткой или ватником бутылку «Нашей», а потом уже и не пряча, открыто доливали в жидкое пойло, глотали на сыром ветру, докуривали чинарик и убегали обратно, в тепло или холод, разбрызгивая сапогами мерзлую грязь. Если хотели сесть основательно, и главное, подальше от благоверной, шли в шахтерскую столовку. В большой, теплой от дыхания многих людей комнате набивалось до полусотни голодных и жаждущих, порой только что из шахты, в угольной липкой пыли. Пыль, как ни отдирайся в душевой, забивалась в поры и мельчайшие морщинки, и лица казались более четкими, будто выбитыми по металлу. Меню разнообразием не радовало: котлета по-киевски, шницель, гнилая капуста. Зато выпивки было много и разной, и под выпивку хорошо шли и котлета, и шницель, и даже убийственный овощ. Пар. Туман. Сигаретный дым. Гогот. Рай.
Туда-то вечерами часто посылала Максика мать, чтобы привести домой вконец уже ужравшегося отца. Сама пойти не могла: столовка считалась чем-то вроде закрытого мужского клуба. Появление жены уронило бы и так не слишком завидную отцовскую репутацию ниже плинтуса, и этого бы он не спустил. Максик шлепал по лужам в разбитых кроссовках, прятал голову под капюшон куртки, уворачивался от бьющихся на ветру кустов и повторял про себя: «Там, где вечно дремлет тайна, есть нездешние поля». Это моя мантра, думал Максик. Про мантры он плохо понимал, но читал где-то, что повторение мантр укрепляет дух и очищает энергию Чи. Мантра. Моя. Боевая. Мантра.
Тащить отца из столовки иногда помогал Вовка. Вовка за последние три года здорово изменился. Раньше быковал, бил стекла, жег на помойках орущих кошек. И Максика лупил не за здорово живешь. А сейчас, как говорила классная, выправился мальчик. Посерьезнел. Стрижка боксом. Внимательный прищур карих глаз. На уроках сидит тихо, слушает внимательно, отвечает развернуто и правильно, хотя и не выскочка. С амбицией паренек.
Однажды они волокли бессмысленно ворочающего глазами Белецкого-старшего из столовки. На полпути утомились, прислонили пьяного к забору, сами уселись на полешко. Закурили. Вовка, прищурившись, спросил:
— Ты после школы че делать будешь?
— Я? — Максик задумался. Стихи свои он отослал как-то раз в шахтерскую малотиражку. Литредакторшу, Зиночку, он знал — та была подругой матери. Ждал, ждал ответа, потом сам пошел в редакцию, стукнул в Зиночкину дверь. Зиночка посмотрела на него с сочувствием и сказала: «Ты, Максик, умный мальчик. Поэтому стихов тебе писать не надо». — Я? — повторил Максик. — А хрен меня знает.
Вовка выплюнул бычок, раздавил его каблуком и сказал уверенно:
— Валить отсюда надо. Я, Макс, на юга свалю. К морю. В Город.
— Так тебя и ждут в Городе.
— А может, и ждут. Городским только виски по барам хлестать и за блядями бегать. А я? Я вкалывать буду двадцать четыре часа в сутки, без выходных. Надо будет жопу лизать? Я полижу, язык не отвалится. Зубами грызть потребуется? И хорошо, я глотку любому перегрызу. Зато через пять лет у меня будет квартира своя, за наличку купленная. Машина. Лучше две. И женюсь я на Ирке.
Тут Максик не выдержал и захихикал:
— На Ирке? Ну ты даешь. Да она тебя и не помнит. Мы когда в том лагере были — три года назад? Четыре?
— Ничего, — спокойно ответил Вовчик. — Я захочу — вспомнит. — И, хекнув, взвалил бесчувственного шахтера себе на загривок.
