Глава XII
Встречи и прощания
Манасу кто-то оставил на неделю мотоцикл. Ночью ездить на мотоцикле — весьма увлекательно. Но главное веселье началось, когда однажды Манас взялся покатать старушку — ту самую, что допоздна продает такояки возле нашей общаги. Мы все ее любим, а она нас всех знает. Проходишь мимо — непременно: «Добрый вечер», даже если не покупаешь ничего. Разговоры про жизнь, шуточки, угощение грушами из ее сада. Теплый свет бумажного фонаря с нарисованным на нем веселым осьминогом. «Сколько тебе такояков, дочка?» — «Мне — восемь!» (Это значит — старушка положит десять…) Сколько в Японии таких вот удивительных старушек? Немало, думаю, но наша — самая лучшая, потому что она ведь наша!
Мы думали, что старушка на мотоцикле с Манасом не поедет. Но она согласилась не раздумывая. Как мы Манаса ни увещевали — мол, помедленнее, поосторожнее, бабулька все равно визжала. Но, кажется, осталась довольна. Это было то еще зрелище: мотоцикл, Манас с развевающимся дикарским хвостом и сзади — намертво прицепившаяся к его спине маленькая пожилая японка. Осака, 12 часов ночи.
А бабушке Акико, моей приятельнице из клуба хайку, 76 лет. Недавно мы с ней встретились, чтобы ехать в клуб, а она мне представляет старичка, которого первый раз в клуб везет. Старичку 83 года, он тоже хайку пишет. «Это мой друг», — говорит Акико. Я отвечаю довольно стандартно для японского стиля общения: «Поняла!» А старички мои тут переглянулись и довольно так захихикали. Кстати, дружок Акико оказался очень даже классным хайкуплетом.
Я заметила — практически все японцы одеваются многослойно: под рубашкой две футболки, сверху еще рубашка. И все эти слои видно, потому что они все с разной длины рукавами и разной формы вырезами. Что девчонки, что парни — у всех одно и то же. И не только молодежь так ходит, но даже бабушки, моя Акико например. И не в моде тут дело, я думаю. Просто они так видят одежду — кимоно ведь тоже очень многослойная конструкция. Вот привычки и сохранились.
А недавно приходит Саша, глаза у нее на лбу, рот до ушей. Вот в Японии год прожила, говорит, а такого еще не видела. Оказывается, она, когда в электричке сидела, какая-то барышня ей мокрым зонтиком ботинок закапала. Подумаешь, дело-то житейское. Так нет, эта барышня наклоняется и своим носовым платком Сашкин ботинок вытирает, еще и извиняется при этом. Есть от чего в обморок упасть! А один знакомый переводчик рассказывал вот что: водил он как-то по Токио большую делегацию из Израиля, и они где-то там загуляли, и возвращались уже на последних электричках. Стоят на пустом перроне толпой — все носатые, черноглазые — поезда ждут. Тут приходит пустой поезд, дверь открывается, из нее выползает японец — тоже припоздавший и основательно навеселе. Глядит он на эту толпу и в безмерном удивлении выдает: «Господи, где я?.. И кто я?..»
В конце сентября мы опять поехали в Исэ. Я, Саша и Маша. Было пасмурно, и храмы Исэ-дзингу как-то по-особому грустили. Мох был очень зеленый и желтый, а белая галечка за воротами очень блестела. Между кримтомерий соткал свои узоры здоровенный паук. Так и висел там, на фоне двух золоченых храмовых крыш. Огромный паук. Если подойти поближе — вообще в полнеба…
Ночевали в Футами, в том самом хостеле, который рядом со старым храмом Тайкодзи. Ночью Повенчанные скалы подают голос — шипят белой оборкой волны вокруг… А море ночью — меняет голос. Особенно в сентябре. И высокая резучая приморская травка вырастает из песчаных дюн почти по пояс. Идти тяжело и грустно.
Утром мы рассвета над скалами не увидали — были тучи. Скалы только чуть-чуть порозовели, и все. Немногочисленные наблюдатели, видя такое дело, быстро разошлись, и только мы все надеялись, и ждали, ждали. И еще с нами ждал бомж. Неторопливо так, привычно ждал, повернув свое старое смуглое лицо к розовеющему востоку. А профиль у бомжа такой, как на монетах из раскопок тысячелетней давности. Потом стало ясно, что «кина не будет», и мы пошли назад. И бомж тоже удалился — сел на ржавый велик и укатил. Бомжи тоже всякие бывают…
На обратном пути нашли каштановое дерево, подобрали все, что под ним валялось. Колючие скорлупки рукой взять было нельзя. На них надо сперва наступить, потом вытащить каштанчик. Осторожно, хладнокровно. Дома мы эти каштаны на сковородке жарили и ели. И это слегка напоминало о Париже.
А потом пошел дождь. Сильный. Мы немного подождали, думали, пройдет. Но дождь не проходил. И мы пошли под дождем на электричку, побежали даже, потому что не успевали. Но все-таки успели. И поехали туда, куда давно хотели, — в маленькую деревеньку у залива Аго, туда, откуда отходит кораблик на самый нос полуострова, к Будде, которого заливает прилив.
Подошел совсем игрушечный розовый кораблик, и его хозяин вышел покурить, а мы втроем (других пассажиров не было) сели за штурвал и стали там фотографироваться. И как-то так случайно что-то передвинули, и кораблик стал потихоньку отваливать от причала задним ходом. Хозяин — толстый паренек в светлых штанах и фуражке — страшно заорал и прыгнул с пирса на корабельный нос. И остановил машину. Нас даже не ругал. Только грустно так смотрел: что возьмешь с этих иностранцев.
А дождь все шел и шел. И понтоны с ракушками-жемчужницами залива Аго качались на воде за мокрыми стеклами. На одном из понтонов стоял маленький домик. К нему только вплавь добраться можно…
Мы вышли из катера и пошли к Будде. Там недалеко было. И увидели небольшую скалу в море у берега и на ней одинокое кривое деревце. А Будда стоял у самого пирса. Мы когда его увидали, захохотали. Потому что дождь страшный и ветер. Мы мокрые, как мыши, зонтики нам поломало. А Будда был ростом с полметра. Просто плоская вертикальная плита с неглубоко высеченной затертой фигурой. И прилив ее уже наполовину залил. На маленьком алтаре на пирсе лежала желтая маленькая хризантема без ножки и носатый клубень красного батата. Это Будде кто-то принес. Мы над Буддой смеялись, но вдруг почувствовали, что это место — ух какое крутое! Хоть Будда и маленький, а настоящий и очень сильный. И еще почувствовали, что, несмотря на наш хохот, мы Будде очень понравились. И что нам придется сюда вернуться. А ливень все усиливался и прилив подступал. Мы видели, как сантиметр за сантиметром вода заливает лицо Будды.
А потом мы опять побежали, потому что поняли: сейчас наш кораблик вернется — он еще на один островок заезжал и теперь назад идет. Если мы на него не успеем, то торчать нам под этим ливнем до вечера, а тут даже и спрятаться некуда, под лодку разве что. Побежали так: впереди самая быстрая — Саша, за ней Маша и с большим отрывом — я, зонтик за собой волочу. Наш толстенький капитан (он же команда), когда увидал нас опять, покрепче вцепился в штурвал. Мы его больше не пугали, разве что залили ему полсалона водой — просто она с нас ручьями стекала. А потом, уже на станции электрички, мы заперлись на ключ в предбаннике перед туалетом и там переодевались в то сухое из одежды, что у нас было с собой. Было у нас мало чего, поэтому, когда мы наконец что-то там на себя нацепили, вид вышел просто уморительный. Дядька какой-то в туалет стучался (там предбанник общий), мы ему открыли, так он, когда нас в нашем новом облике увидал, так, по-моему, забыл, зачем, собственно, сюда пришел.
В магазине на станции продавщица налила нам кофе из своего термоса. А в электричке мы сняли ботинки и спали на сиденьях (они там длинные, вдоль всего салона, как у нас в метро). Так и домой доехали. А дома хозяйственный Манас ждал нас с большой индийской кастрюлей горячего куриного супа. Очень кстати для подмокших мышей.
— Это что, тоже индийское блюдо? — спросила я Манаса.
— Не, ты чего, это вселенское блюдо, — захихикал он.
Вскоре мы осуществили с Машей еще один поход. На этот раз — поближе. Всего за две станции метро от нас, в музей народной архитектуры Рёкути-коен. Совсем недалеко, а довольно глухое место — в центре огромного парка с бамбуковыми рощами и криптомериями. Практически — в лесу. Я всегда удивлялась, как это японцы везде и всегда ухитряются так музеи народной архитектуры устраивать, что они вроде теоретически — в городе, бывает даже, недалеко от центра, а практически — конкретно в лесу!
