Отвергнут имя гнусного отца! Что получу, когда добьюсь победы? Мечту, иль вздох, иль счастья краткий взлет? Кто этот миг берет в обмен на беды? Кто вечность за мгновенье отдает? Кто ради грозди всю лозу встряхнет? Какой бедняк, чтоб тронуть лишь корону, Согласен рухнуть, скипетром сраженный? О, если б муж увидел хоть во сне, Что ей грозит, то мигом бы примчался Сюда к жене, чтоб встать преградой мне, Он с ложа снять осаду бы старался, Убить порок, что тайно в дом прокрался… Он ринулся бы в гневе смыть позор, Веков грядущих грозный приговор. Какое подберу я оправданье, Когда меня в бесстыдстве уличат? Немой, во власти дрожи и терзанья. С померкшим взором, я рванусь назад, Но, страхом и смятением объят, Утрачу дерзость, мужество и силу, А там — сойду безропотно в могилу. Когда 6 убил он моего отца, Иль мне готовил смертную засаду, Иль не был верным другом до конца, Мне оправданий бы тогда не надо: Его несчастьям было б сердце радо… Но он — мой родич, мой любимый друг, А я — исток его тягчайших мук! 'Позор и стыд!' 'Лишь если все узнают!' 'Как мерзко!' 'Но в любви не скрыто зла!' 'Любовь жена с супругом разделяет!' 'Ну что ж, а мне бы отказать могла!' Нет, сила воли разум прочь смела! Тот, кто морали прописной страшится, И пугала боялся 6 м, как птица!' Так спор бесстыдный меж собой вели Лед совести с пылающею волей… Но прочь все мысли светлые ушли, А черный замысел наглел все боле, Став палачом добра, и в этой роли Так далеко в нем мастерство зашло, Что в добродетель превратилось зло. Он молвил: 'Руку нежно мне сжимая, Она тревожный устремила взор, Как если бы в глазах моих читая Судьбе супруга грозный приговор, Ее румянец, скрытый до сих пор, Был розами на полотне сначала, Потом лицо белее ткани стало. Затрепетала тонкая рука, Как будто мне свой страх передавала… И ей взгрустнулось, кажется, слегка… Но вот, что муж здоров, она узнала, И радость так в улыбке заблистала, Что, если бы Нарцисс гостил у ней, Пожалуй, не упал бы он в ручей. Но для чего ищу я оправданье? Немеет в мире все пред красотой… Волнуют робких мелкие дерзанья, В пугливом сердце — тина и застой? Любовь — мой вождь, любовь — властитель мой! Когда развернуты ее знамена, И трус рванется в первые колонны. Прочь, детский страх! Сомненья, прочь от нас! Морщинам, седине приличен разум! Отныне сердце в грозной власти глаз… Пусть мудрость смотрит осторожным глазом. А я предамся юности проказам: Цель — красота, страсть — у руля, и в путь! И кто здесь побоится утонуть?' Как сорняками глушится пшеница, Так вожделенье заглушает страх… Прислушиваясь, он вперед стремится С надеждой и сомнением в глазах. Но он совсем запутался в речах Двух этих спутников и в самом деле:
