Не тронут нас. И пусть напев ночной Звучит зверям. Зверями люди стали. Пусть хоть зверей смягчит напев печали'. Подобно с перепугу бедной лани, Не знающей, где ей себя спасти, Иль страннику, сошедшему с пути, Ее душа в безвыходном тумане. Что лучше: жить иль в тесный гроб сойти? Жизнь для нее — позор и поношенье, А в смерти есть как будто искупленье. 'Убить себя? Но разве оскверненье, Коснувшись тела, душу обойдет? Не трудно жить, утратив пол-именья, Ужаснее, когда совсем банкрот. Какая мать, коль смерть у ней возьмет Одно дитя, сама убьет другого, Чтобы не знать волненья никакого?! Что, наконец, дороже — дух иль тело, Когда они божественно чисты? О чем бы я скорее пожалела, Будь эти блага грубо отняты У Коллатина и небес? Листы Березы чахнут, сохнет сок порою, Коль содрана кора: так и с душою. Ее покой нарушен, дом враждебно Разбит, разграблен, храм ее врагом Опустошен, поруган непотребно. Ужель сочтется тягостным грехом, Когда сама я сделаю пролом В твердыне опозоренной и смело Смятенный дух освобожу из тела?! Но не хочу я умереть, доколе Не знает Коллатин причины зла. Пусть мстит тому, по чьей презренной воле Должна расстаться с жизнью я была. Тарквинию, пока не умерла, Я завещаю кровь, его отраву, — Она ему принадлежит по праву. Ножу, который ранит это тело, Я завещаю сгубленную честь, Тому, кто жизнь позора гордо, смело В могильный мрак решается унесть, Сгубить одно, — другое приобресть. Презрение убью я величаво И из позора возродится слава! Что откажу тебе я в завещаньи, Мой властелин? Да будет смерть моя Тебе и слава, и предначертанье: Как я себе сама была судья, Ты будь над ним и поступи, как я. Твой друг, себя, как враг, я убиваю, И мщу ему, и честь свою спасаю. Сырой земле я завещаю тело — В последней воле, душу небесам, Тебе, супруг, решимость я отдам, А честь — ножу, что сердце ранит смело, Позор тому, кто опозорил сам, И тем восстановленье доброй чести, Кто верен мне и предан был без лести. Ты, Коллатин, исполни завещанье. Когда его получишь, я умру, И смертью я клеймо стыда сотру: Такой конец искупит поруганье. Мужайся, сердце; я тебя беру Слугой руки, когда умрете вместе, Обоих смерть победой будет чести'. Задумав этот заговор жестокий, Смахнув слезу жемчужную с очей, Она зовет прислужницу, и к ней Та поспешает с верностью глубокой: Хоть мысль быстра — крылатый долг быстрей. Ей кажутся Лукреции ланиты, Как белым снегом, бледностью покрыты. Прислужница с почтительным поклоном Приветствует Лукрецию; она Страданьем госпожи поражена, Но расспросить о горе затаенном
