то, что я выбрал для него такого благородного крестного отца, и я с тех пор уже не осмелюсь возделывать столь бесплодную почву, чтобы не получить вновь такого плохого урожая. Я оставляю это произведение на Ваш достопочтенный суд, суд чести и сердца; и желаю исполнения всех Ваших желаний и всех надежд, которые возлагает на Вас мир.
Остаюсь покорным слугой Вашей чести,
Уильям ШЕКСПИР
По месту мокрому в глазах зари С надутых солнца щек ударил луч. Адонис вскачь. Вон там, верхом — смотри, Как краснощек! Борзые лают с круч, Сама Венера мальчику смешна, Как нищенка, визжит сквозь песий лай она! 'Самой себя мне ты милей трикрат! Царь-цветик полевой, мой несравненно сладкий! По мненью нимф, всех краше ты подряд Краснее да белее голубка у розы в грядке. Тебя природа в муках родила, Боясь, как бы с тобой не умерла. Эй, прелесть, не сошел бы ты с коня, Да к ветке повод бы не подвязал, Седло оставив! Спрыгни, вся твоя Здесь сладких тайн Венерина казна! Сюда садись, где нет шипенья змей, И жарким поцелуем кровь согрей! Не вороти пресыщенного рта, Но полный меда, раскрывай для меда! То бледна, то кровава ласк черта, Сто чмоков мигом и взасос, как в воду! День лета красного умчится часом, Мы вкусно сгубим сутки первым классом!' И хвать ладонь, и жадно лижет пот, Мча рядом с поводом, и запах крепыша, Дрожа, сквозь ноздри тянет, точно пьет, Хрипя: 'Мне сладко!' Екнула душа У Зевса аж. Придал он дочке сил. Пал отрок в прах, чтоб возвенчать злой пыл. Одной рукой смиряя скакуна, Касается до цветика другой. Он ал, он бел, свинец, как с бодуна, Пульсирует под потною шлеей, Она красней угля и жарче плит. Он — лед, лишь на щеках сверкает стыд. Нашедши ветку для узды кривую, Мастачит привязь — расторопна страсть. 'С конем порядок. Дай-ка обмозгую, Как спутать всадника'. Мгновенно — шасть! Толк парня навзничь, как бы вся в испуге. Скок на него! да в чреслах нет натуги… Хотя его в паденье догнала, Оперся он о локоть, и она Да сбоку по щеке! Он: 'Как могла?!' Лишь рот открыл — уж там ее слюна. И речь ее, сквозь трудное дыханье: 'Чур — не ругаться — придушу губами!' Позорно красен он. Она же плачет… Моля, слезами тушит жар щеки, Ветр с губ летит, златая грива машет, Мокрит юнца, трет локоном сухим — 'Оставьте эту гадость, госпожа!' — Но давит на язык язык, дрожа. Так клюв трясется у орлицы жрущей, Рвя яро жир, из плоти кость тряся, С рывками страшных крыл, в прах, в пух, все, вся! Дотла, или до сытости гнетущей, Так лоб, ланиты, бороду сосет, И как покончит — сызнова начнет. Притиснутый, он терпит не любя. Вспотел, и выдыхает ей в лицо. Она ж впивает этот дух в себя, Брызг слюнь, соль пота мнится ей росой. 'Ах, пусть бы щеки заросли цветами, Такими орошаемы струями!..' Ну прям как пташка в путах сетевых, 
