Проклятая! Кому грозила ты, Готовясь выстрелить напропалую? Рок повелел тебе щадить цветы, Сбирая в мире жатву роковую. Для стрел златых Амура он созрел, Увы! — а не для Смерти черных стрел. Ужели слезы всех напитков слаще? Иль вздохи для тебя отрадны так? Зачем ты этот взор, как день, блестящий В кромешный, вечный погрузила мрак? Природы наилучшее творенье Сгубила ты — и нет тебе прощенья!» Она, умолкнув, силится сдержать Сребристые ручьи, что вниз по щекам На грудь ее, уставшую страдать, Свергаются сверкающим потоком; Но горьких струй неудержим разбег: Он отворяет снова шлюзы рек. Глаза и слезы — можно ль ближе слиться? Они друг друга зрят, как в зеркалах, И не понять, что за печаль творится: Слеза в глазах или глаза в слезах? То дождь — то ветер веет на ланитах: Их вздохи сушат, горе вновь кропит их. В ее беде сошлось так много бед, Что трудно даже выбрать между ними; И мнит любая, что ей равных нет, И верховодить хочет над другими. Но нет одной беды — есть тьма невзгод, Затмившая ненастьем небосвод. Как вдруг сквозь шелест листьев в отдаленье Охотничий послышался ей клик; Все страхи, все ужасные виденья В ее душе рассеялися вмиг: Она почти уверена, что слышит Адониса — и вновь надеждой дышит. Иссяк неудержимых слез ручей; Как перлы в хрустале, насквозь мерцая, Они застыли в глубине очей. Лишь изредка беглянка дорогая Скатится по щеке на луг сырой И с пьяною смешается землей. О страсть упрямая, как ты нелепа! Без удержу ликуя и скорбя, И отвергаешь ты, и веришь слепо, Лишь крайности любезны для тебя. То зеленью надежды ты увита, То черной безнадежностью убита. Она спешит скорее распустить Ткань траурную, что сама соткала: Адонис жив; не должно Смерть винить, Но честь ей и хвалу воздать пристало. «О госпожа! — она взывает к ней. — Тень грозная, царица всех царей, Не гневайся на выходку шальную! Без памяти от страха я была, Когда передо мной сквозь дебрь лесную Промчался злобный вепрь. Такая мгла Отчаянья рассудок мой затмила, Что я тебя, безумная, бранила. Моя ли в том вина, что мой язык, Вспылив, не удержался от хулений? Не я — кабан твой гнусный клеветник, Он — подстрекатель ярых обвинений. Зверь дикий виноват, ему и мсти; А безрассудству женскому прости». Так, дабы вновь надежды не лишиться, Она резоны ищет на ходу, Стремясь вернее к Смерти подольститься И отвести от милого беду, — И воздает хвалу ее трофеям, Победам, подвигам и мавзолеям. Она стыдит себя: «Могло ли быть, Чтоб умер он? Как я могла, блажная,
