– Мэри, а Мэри, чем это ты занимаешься?
Она посмотрела в сторону брата, но словно бы невидящим взглядом. Он сразу понял, что она бродит по дому в лунатическом сне. Мэри встала и подошла к окну. Затем глубоко вздохнула и, высоко воздев руки, пробормотала:
– Еще не сделано. Еще не сделано.[101]
После чего повернулась и, явно не замечая брата, направилась наверх, в свою спальню. Чарльз убрал посуду в ящики и вернулся к себе.
Но наутро, в субботу, он сестры не увидел. Ссылаясь на усталость, она весь день не выходила из комнаты. А на воскресенье они еще прежде договорились все вместе продолжить работу над сценой с мастеровыми из «Сна в летнюю ночь». Чарльз думал, что Мэри под каким-нибудь предлогом уклонится от репетиции, но когда он спустился к завтраку, она уже сидела за столом, положив рядом с прибором свой экземпляр текста.
– Из Тома Коутса получается отличный Миляга, – бодрым голосом сказала она брату. – А вот Пигва в исполнении мистера Мильтона вызывает у меня сомнения.
– Все уладится, Мэри. Бен войдет в роль и справится. Как ты себя чувствуешь?
– Я? А что?
– Ты же вчера весь день провела в постели.
– Накануне плохо спала ночь. Только и всего.
– Но теперь отдохнула?
– Вполне. Чарльз, ты выучил роль назубок? Основа – очень важный персонаж.
– Не на зубок, милая, а на все тридцать два зуба. Куда надежнее.
– Это одно и то же. – Она отчего-то помешкала, прежде чем налить брату и себе чаю. – Мама с папой ушли в храм. Нет смысла их дожидаться.
В течение часа прибыли Том Коутс, Бенджамин Мильтон и остальные. Тиззи сразу вела их в сад, чтобы они не пачкали ее чистые полы «своими грязными сапожищами». Стоял яркий солнечный день, и приятели с удовольствием уселись в полуразвалившейся пагоде.
– Суть в том, как это поставить, – втолковывал Тому Бенджамин. – По пьесе у Миляги писклявый голос. А ты кого играешь?
– Льва.
– Вот именно. Только рычишь. Ты когда-нибудь слышал, чтобы лев рычал дискантом?
– А как же Основа?
Селвин Оньонз не удержался от уточнения:
– Он же ткач, верно? А вы знаете, что основой когда-то называли фарфоровый стержень, на который наматывалась нить?
– Выходит, Шекспир совсем не ту основу имел в виду? – спросил Бенджамин, не веря своим ушам. – Не ту, что всегда внизу, а у нас с вами – пониже спины?
– Об этом тут и речи нет.
– Вздор, Селвин. А как тогда понимать слова «Я бурю подниму»? Это же не что иное, как намек на пуканье.
К ним подошла Мэри:
– Что это вы так серьезно обсуждаете?
– Наши роли, мисс Лэм, – ответил Бенджамин, с некоторой опаской относившийся к сестре Чарльза.
– О, эти персонажи должны быть дерзкими. И очень живыми.
– Именно об этом я и толковал. Должны лететь, «несомы ветром»… [102]
– Прекрасно сказано, мистер Мильтон. Начнем со сцены у стены, господа. Займите, пожалуйста, свои места.
Селвин Оньонз, игравший роль медника Рыло, который в спектакле мастеровых изображает еще и стену, отошел в глубь сада и стал, широко раскинув руки.
– Не забудьте только растопырить пальцы, – напомнила Мэри. – Мы должны видеть в щель, что происходит за стеной. Чарльз будет от вас по одну сторону, а мистер Дринкуотер – по другую.
– У них свидание, да, мисс Лэм?
– Да, свидание. У влюбленных же это основное занятие.
– Спектакль мастеровых задуман для объяснения смысла всей комедии, – сообщил Альфред Джауэтт тем, кто готов был его слушать. – Это пьеса в пьесе. Что в ней реально, а что выдумка? Если она всего лишь фикция, то насколько основная пьеса ближе к действительности? Или обе они не более чем сновидения?
Мэри вспомнился недавний сон. Она стоит среди грядок душистой зелени, с наслаждением вдыхая ароматы трав, и вдруг к ней подходит некто и говорит: «Вы стали бы здесь желанной гостьей, если бы постриглись в монахини».
– Мне кажется, Шекспир прекрасно сознавал, что его пьесы – фикция, игра воображения. Уж он-то не путал их с реальной жизнью.
– И ничего не хотел ими сказать нам, мистер Джауэтт?
– Ничего. Его цель – позабавить зрителей.
Тем временем Чарльз Лэм в роли Пирама и Сигфрид Дринкуотер в роли Фисбы уже заняли свои места по обе стороны стены. Фисба заговорила писклявым голоском:
– Это она про его причиндалы речь ведет, – шепнул Том Бенджамину.
– Выходит, у Шекспира тут непристойный намек?
– Ясное дело. Целую тебя сам знаешь куда.
После слов Фисбы сразу вступил Чарльз:
Мэри шагнула вперед:
– Здесь вступает мистер Дринкуотер, не так ли? Фисба узнала голос возлюбленного. – «Ты ли к щелке там приник? Я думаю…» И потом, Чарльз, для влюбленного ты чересчур сдержан. Влюбленный ведь так и пышет страстью.
– Ей-то откуда знать? – шепнул Бенджамин Тому.
– А ты не слыхал? У нее появился обожатель.
– У Мэри Лэм?!
– Да. Чарльз мне сказал.
– Чудеса, да и только.
– Роман в разгаре.
Спустя несколько часов после репетиции, уже сидя в пивной «Здравица и Кот», они вновь вернулись к этому сюжету. Чарльз с приятелями отошли к стойке, а Том и Бенджамин, устроившись рядышком в углу, принялись со смехом обсуждать пикантную новость.
– Если у Мэри Лэм и впрямь завелся любовник, – говорил Том, – ему надо держать ухо востро. Она барышня язвительная, отбреет за милую душу. Слышал, как она отчитала Чарльза, когда тот начал дурачиться? Прямо взбеленилась.
– Да она пошутила.
– Сомневаюсь. Ткач Основа, конечно, лишь рассмеялся, а вот Чарльз был в душе задет за живое.
– И как зовут обожателя?
– Уильям Айрленд. По словам Чарльза, он торгует книгами в одной из здешних лавок. – Взяв со стола большой кувшин крепкого портера, Том налил себе очередную кружку и продолжил: – Он вроде бы большой поклонник Шекспира. Сделал какие-то открытия, которым рукоплещет ученый мир.
– Целую его сам знаешь куда.
– Вопрос в том, целует ли она его туда же.
