энергичный человек – частенько корчил гримасы, выражая то крайнее удивление, то решительное недоверие. Уильям не дал бы ему больше тридцати пяти лет; его шейный платок был завязан броским модным узлом. Мистер Стивенс казался старше и куда суровее своего коллеги; позже Уильям говорил, что вид у Стивенса был такой, будто он собрался топить щенят. За столом сидели еще двое; один из этих двоих принялся что-то записывать, едва Уильям вошел в зал. В воздухе пахло чернилами, пылью и едва заметно отдавало грушами.
Словно не заметив предложенного ему стула, Уильям остался стоять, глядя в маленькое окошко на купол собора Св. Павла.
– Прежде чем мы начнем, я хотел бы сделать ясное и недвусмысленное заявление.
– У нас здесь не суд, мистер Айрленд. – Ритсон умоляюще простер к нему руки. – Мы всего лишь проводим расследование. Без поощрений и наказаний.
– Рад слышать. Отец мой, однако же, считает, что его подвергают именно наказанию.
– Почему бы это?
– Потому что его подозревают в гнусной фальсификации старинных бумаг. А разве дело обстоит иначе?
– Его никто ни в чем не обвинял.
– Я этого и не говорил. Я сказал: подозревают, а не обвиняют.
– Мир полон всевозможных подозрений, – заговорил Стивене, до того молча и внимательно наблюдавший за Уильямом. – Мы ведь тоже несовершенны, мистер Айрленд. Слабы. Мы даже не пришли к выводу, что документы подделаны. Это нам пока не известно.
– Зато у вас есть возможность развеять сомнения на сей счет, – добавил Ритсон.
– В таком случае я тем более обязан высказать свою позицию.
– Но прежде ответьте, пожалуйста, на один вопрос, мистер Айрленд. Очень кратко.
– Разумеется. Я готов.
Ритсон положил ладони на стол.
– Уильям Генри Айрленд, готовы ли вы присягнуть, что, насколько вы знаете и насколько можете судить, исходя из известных вам обстоятельств, при которых обнаружились данные документы, – что они действительно вышли из-под пера Уильяма Шекспира?
– Прошу меня простить. Позволите ли вы мне сперва зачитать мое заявление?
– Безусловно.
Уильям отступил на шаг и вынул из внутреннего кармана сюртука лист бумаги.
– «В газетах сообщалось, что данный комитет был создан для того, чтобы разобраться в вопросе о причастности моего отца к обнаружению и обнародованию рукописей Шекспира. Дабы избавить отца от многочисленных наветов, я заявляю под присягой, что он получил эти листы как подлинно шекспировские от меня, не имея понятия ни об их происхождении, ни об источнике». – Он сунул листок обратно в карман и осведомился: – Этого довольно?
– Для оправдания вашего отца – да, – проронил Стивене. – Но вы ведь не ответили на первый наш вопрос. Позвольте узнать, какова
– Пожалуйста.
– И если так, то не могли бы вы нас просветить касательно происхождения и источника документов?
– Будьте любезны, сэр, уточните ваш вопрос.
– Хорошо. Вы получили рукописи от частного лица? Нашли их в некоем месте? Обрели право на них в результате дарения? Или?…
– Во избежание двусмысленности могу сказать лишь одно: я получил их от частного лица.
– И какого же?
– Ваш вопрос ставит меня в трудное положение.
– То есть?
– Я не имею права назвать имя этого человека или каким-либо иным способом пояснить, о ком идет речь.
– По какой причине?
– Я дал клятву.
– Тому человеку, который передал вам эти бумаги?
– Тому самому.
Стивенс перевел глаза на Ритсона; тот вздернул брови, изображая удивление.
Айрленд кашлянул и снова уставился в оконце.
– И вы не можете назвать нам этого благодетеля?
– Больше не скажу ни слова. Или вы хотите, чтобы я стал клятвопреступником?
– Простите?
– Я дал клятву никогда не разглашать имени моего покровителя. Вы требуете, чтобы я нарушил ее и тем обесчестил себя?
– Боже сохрани.
Айрленду послышалась в этих словах ирония, и он метнул на Стивенса злобный взгляд, но тут заговорил Ритсон:
– А не согласится ли сей джентльмен предстать перед нами конфиденциально, без огласки?
– Я не говорил, что это джентльмен.
– Не джентльмен?
– Не поймите меня превратно. Я всего лишь подчеркиваю, что не указывал, какого пола мой покровитель.
– Согласится ли это лицо, какого бы оно ни было пола, предстать перед нами при условии сохранения строжайшей тайны?
– Мой покровитель уехал за границу. В Эльзас.
– По какой надобности?
– Эта история настолько нарушила его душевный покой, что жизнь в Лондоне стала ему невыносима.
– Все складывается крайне неудачно, мистер Айрленд.
– Ничего не поделаешь, мистер Стивене, таковы обстоятельства.
В дверь вдруг постучали.
– Позволите? – Сэмюэл Айрленд вошел в зал и поклонился членам комитета. – Я его отец. Здесь не судебное заседание. Я имею право присутствовать. – Он стал рядом с сыном и улыбнулся. – Уильям Айрленд, не сомневаюсь, уже развеял даже малейшие подозрения относительно моей причастности к этому делу. – Он явно слышал все, что говорил Уильям. – Сообщил ли он вам что-либо о своем патроне и благодетеле?
– Ваш сын действительно упомянул такую персону, – ответил Стивенс. – Однако еще не доставил нам удовольствия узнать ее имя.
– Имени я вам назвать не могу, сэр. Но могу подтвердить существование этого джентльмена. Я видел его собственными глазами, – заявил Сэмюэл Айрленд. Уильям покосился на отца и чуть заметно покачал головой. – Росту он среднего, на левой щеке шрам, полученный, как он сам мне рассказывал, на соревновании лучников. Когда говорит, слегка запинается, – полагаю, по причине застенчивости.
– И где же проживает сей примечательный господин?
– Думаю, что обитает он в Среднем Темпле. Наверняка сказать трудно…
– Как вас понимать, сэр?
– Мой сын конечно объяснил вам, что человек этот сторонится всех и вся. А ныне вообще пребывает в чужих краях. Если не ошибаюсь, он как-то упоминал Эльзас.
После этого Ритсон принялся подробно расспрашивать Сэмюэла Айрленда об особенностях найденных рукописей Шекспира и их происхождении. Тот охотно расписывал свое изумление и восторг, нараставшие по мере того, как сын приносил в магазин все новые старинные бумаги:
– Вот уж поистине – манна небесная, господа. И сытого перенасытила. [120]
