– Очень шекспировская фраза, сэр.
– Только глаза никак не могли насытиться, и чем больше видели, тем больше хотелось еще и еще.
На протяжении всей беседы с Айрлендом-старшим Ритсон пристально наблюдал за Уильямом, но тут повернулся к Сэмюэлу:
– А скажите-ка нам вот что, мистер Айрленд, только попросту, без пышных словес. Как по-вашему, находки эти – действительно то, за что их выдают? Подлинные произведения Шекспира?
– Вопрос сей не для торговца книгами.
– Простите, пожалуйста. Я проявил нетактичность?
– Разве я вправе высказывать свое суждение в подобных делах? – Сэмюэл Айрленд в нерешительности смолк. – И все же, по некотором размышлении, отвечу: да, я уверен, что рукописи эти самые что ни на есть подлинные. Скажу не без гордости: глаз у меня наметанный. И я сразу обратил внимание на нить, скреплявшую листы. Очень старинная нить. Доказательство, быть может, не слишком весомое, но…
– Но достаточное?
– Достаточное для того, чтобы убедить меня: такое мой сын не смог бы сотворить. – Он бросил взгляд на Уильяма. – Написать «Вортигерна»? Об этом и помыслить невозможно, не то что в это поверить.
Как только они вышли с Уорик-лейн, Уильям повернулся к отцу:
– Зачем вы наплели небылиц про моего покровителя?
– А ты зачем? Сильно сомневаюсь, что она уехала в Эльзас.
– Не важно, куда она уехала. Она к ним не явится. – Какое-то время они шагали молча. – Не надо было лгать, отец. Это на вас непохоже.
– Решил прийти тебе на подмогу, Уильям. Ты снял подозрения с меня, и правильно сделал, вот и мне захотелось поддержать сына.
– Но это приведет лишь к новой лжи. Вам нужно было вообще держаться в стороне от этой истории.
– Она ведь и меня касается.
– Но не до такой же степени, чтобы кривить душой. Надо думать, прежде чем говорить. А вы, отец, только напустили еще больше туману. Человек со шрамом на лице? Заика? Теперь мне придется считаться с этим насквозь вымышленным персонажем. Это усложняет дело. Создает лишнюю помеху. – Он провел рукой по лицу и, сам того не замечая, тяжело вздохнул. – Неужели вы не понимаете, как ужасно мое положение?
– Прости, если я доставил тебе лишние огорчения, Уильям.
– У меня такое чувство, будто земля уходит из-под ног. Если вы считаете возможным лгать от моего имени, на что же тогда мне опереться?
– Неужто все настолько серьезно?
– А вы верите, отец, что рукописи подлинные?
– Конечно, верю. Зачем об этом спрашивать?
– Тогда зачем мешать правду с выдумками? Зачем мутить чистый родник? Неужели вам непонятно, что он превратится в выгребную яму?
Но Сэмюэл Айрленд уже начал злиться на сына за неуместные, как ему казалось, упреки. Позже он пожаловался Розе, что Уильям отчитал его, как малого ребенка.
– У меня душа не на месте, Уильям, мутится ум. Не имею покоя ни днем, ни ночью[121] – до того вся эта история меня расстраивает.
– Очень сожалею, отец. Я вовсе не хотел доставить вам неприятности. Я вас глубоко почитаю.
– Не очень-то в это верится, Уильям. Своими резкими замечаниями ты ранишь меня в самое сердце. Я невыносимо страдаю.
У Уильяма вырвался громкий крик, вернее, вой или вопль, распутавший прохожих Сэмюэл удивленно уставился на сына:
– В чем дело, скажи на милость?
– Да ведь я стремился только угодить вам! – Подгоняемый отчаянием, он остановил фаэтон. – Едемте, отец. Немедленно.
Путь был недолгий; Уильям молча смотрел в окно на знакомые улицы и переулки. Едва они прибыли на Холборн-пассидж, он ринулся в лавку, побежал наверх в свою комнату, и захлопнул дверь. Отец остался ждать внизу. Все его тело покрылось легкой испариной. Он провел рукой вдоль полки с надписью «Инкунабулы», там стояли первые издания старинных книг. Отчего-то он как заведенный мурлыкал себе под нос припев из оперетты «Музыкальный угольщик»: «Домик-крошечка. Домик-крошечка. Кто же, кто в этом домике живет?»
Деревянная лестница заскрипела. В лавку спустился Уильям, держа в руке лист старинной, побуревшей от времени, испещренной пятнами бумаги.
– Видите, отец? Настоящая бумага времен Шекспира.
– Но на ней же ничего не написано.
– Именно. Абсолютно верно, – тяжело дыша, проговорил Уильям. – Я давно собирался вам кое-что сказать.
– Ну да. Имя. Назови же мне свою покровительницу.
– Имени нет. И покровительницы тоже нет. – Уильям схватил отца за руку. – Она – это я.
– Что-то я не вполне… – Сэмюэл внимательно взглянул на взволнованное, умоляющее лицо сына.
– Неужели не понимаете? Я и есть тот самый благодетель. Не было никакой дамы в кофейне. Я все выдумал.
– Боже правый, что ты такое несешь? – У Сэмюэла вдруг пересохло в горле. Уильям опустился на колени.
– Я покорнейше прошу вас простить меня. Наивный восторг и упоение своими талантами – вот что двигало мною. А более всего мне хотелось доставить радость вам.
– Встаньте, сэр. Встаньте.
Несмотря на сопротивление сына, он все же поднял его на ноги.
– Я причинил вам много неприятностей, отец. Горько об этом сожалею.
– Знаю. Но все будет хорошо, если ты назовешь мне твою благодетельницу.
– Так вы ни слова не поняли из моего признания! Послушайте меня, отец. Никакой благодетельницы не существует. За все шекспировские рукописи несу ответственность я.
– Ты хочешь сказать, что сам их нашел?
– Я их написал. Сотворил.
– Это шутка, да, Уильям? Загадка?
– Уверяю вас, нет. Я
– Больше мочи нет это слушать, – Сэмюэл отвернулся и стал рассматривать полку с инкунабулами.
Уильям взял отца за плечи и силой повернул к себе.
– Могу во всех подробностях раскрыть вам процесс подделки, начиная от чернил и кончая сургучной печатью. Хотите знать, как делаются старинные чернила? Смешиваются три вида жидкостей, которыми переплетчики обрабатывают телячью кожу «под мрамор». Перебродив, смесь приобретает густо-бурый цвет.
– Ты по-прежнему выгораживаешь свою покровительницу. Очень благородно с твоей стороны.
– Листы я обесцвечивал настоем табака. Взгляните на эту страницу. – Но Сэмюэл Айрленд смотреть на нее не желал. – Потом окуривал их дымом. А иначе зачем бы мне было разводить огонь в разгар лета?
– Нет, хватит. Я отказываюсь тебе верить.
– Бумагу я брал на Бернерз-стрит у мистера Аскью. Он отдавал мне чистые листы из старинных фолиантов или изданий поменьше, ин-кварто. А мистер Аскью настолько стар, что ни на минуту не усомнился в безгрешности моих помыслов.
– Не верю ни единому слову. Все ложь.
– Все правда, отец.
– И ты, глядя мне в глаза, рассказываешь, будто сам, один – совсем еще мальчик, – без чьей-либо помощи сотворил объемистые манускрипты? Это курам на смех. Абсурд.
