Орнат. Эпоха Крота, оказывается, не окончилась хаосом. Никакого сожжения машин не было.
Искромет. Глупость какая! А что горожане?
Орнат. Одни были ошеломлены. Другие засмеялись. Я же просто-напросто ушел. Прогуливался в полях среди лучников, а потом мне сказали, что его отдали под суд.
Искромет. Именно это слышал и я. Надо же: мы одного с ним прихода и учились в одной школе, но ничего подобного не предвидели.
35
Мы внимательно выслушали тебя, Платон. Мы рассмотрели все, что ты нам поведал. Мы не можем судить тебя за твои мысли — только за то, что ты сказал или сделал. Мы обязаны теперь повторить выдвинутые против тебя обвинения, чтобы ты мог ответить на них прямо и непосредственно.
Если вы убедите меня вашими доводами, я, конечно, возьму свои слова назад.
Первое обвинение против тебя состоит в том, что ты своими беседами и речами развращал детей нашего города.
Что вы находите развращающего в моих словах, если я учил детей рассматривать мир не таким, каков он есть, а таким, каким он мог быть? Или каким некогда был?
Вот ты уже противоречишь себе. В оправдательном заявлении ты утверждал, что тот мир все еще существует в некой темной пещере под нашим городом. Ты описал его в таких живых подробностях, что кое-кому из нас очень захотелось его посетить.
Да. Мы действительно находимся над ними. Для них мы не более чем световые призраки…
Ты пребывал в пьяном оцепенении, и все это тебе пригрезилось.
Могу ли я продолжать? Их город погружен в пещеру, и свод этой темной выемки — небо, которое они видят. Я готов обсудить с вами свойства двух действительностей, существующих параллельно, и мы, возможно, придем к заключению, что ничто не мешает всем версиям и образам мира вечно соседствовать друг с другом. Но детей я ничему подобному не учил. Повторить вам, что я им сказал?
36
Помогите-ка мне взойти, ребята. С вершины холма я всем вам буду хорошо виден. Некогда на этом месте стояла огромная церковь с большим куполом, посвященная богу Павлу. Я ее видел. Вот здесь был церковный двор. Я рад тому, что теперь тут пустынно. Знаете почему? Это означает, что я могу говорить с вами свободно, без шепотков горожан, без их пересудов. Я Платон-дуралей. Вот как меня теперь кличут. Возможно, в этом есть доля справедливости. Я всегда учил, что нужно познать самого себя. Поэтому я и сам заглядывал внутрь себя, а заглядывая, видел, что не всегда прав. Я совершаю ошибки. Я бреду к истине спотыкаясь. Взгляните. Вот один из камешков, о которые я споткнулся. Но этот камешек — не такой дуралей, как я. Он не из тех камней, что раскиданы вокруг нас как попало. Это умный камешек. Видите точки на его ровных гранях? Игральные кости — вот как назывались такие камешки в старину. Я принес его из… ну, вы знаете откуда. Ну что, уподобимся нашим предкам? Покати камешек. Еще раз покати. Может ли кто-нибудь из вас объяснить, почему выпала именно эта грань? Может ли кто-нибудь предсказать, на какую грань он ляжет после третьего броска? Нет, конечно. Вот почему я спотыкаюсь. Вот почему я останавливаюсь и принимаюсь думать. Допустим, что после сотни, даже после тысячи бросков мы все еще не научимся предсказывать, какая грань выпадет. Наверняка в наши жизни войдет тревога — ведь так? Но если этот маленький камешек с легкостью ставит нам подножку, как мы можем говорить о человеческой несомненности? Вы скажете, Платон-дуралей опять дурью мается. Может быть. А может быть, и нет.
Наши предки, возможно, не так боялись перемен и случая, как боимся мы. Не исключено, что для них вес превратности были игрой, подобной этому камешку. Я полагаю, они были готовы встретить невзгоды, которые могли выпасть им в их мире. Я говорил вам, что они жили во тьме, но тьма эта не всегда внушала им страх. Я уже рассказывал о пылающих светилах в их небе, даривших им тепло и уют, но что, если они получали и иные дары? На этом камешке нет никакой тьмы. Он легок и приятен на ощупь. Потрогайте. Он напоминание о том, что где страх — там также и радость, где боль — там может быть и восторг.
Вот почему я люблю тех из вас, кто стремится спрашивать. Я знаю, что вам рассказывали о жизнях богов и героев, ангелов и великанов. Но вы никогда не слышали легенд о тех, кто стоял в одиночку против целого мира и благодаря своей отваге и правдивости одержал победу. Почему наряду с теми вождями, чьи дела вам надлежит изучать, не восхвалить и этих людей? Взгляните друг на друга: вы такие разные! Сын Артемидора более высок и белокож, чем сын Мадригала; у дочери Орната руки и ноги тоньше, чем у дочери Магнолии. Можно предположить, что вы различны и в иных отношениях. И если так, то каждого из вас, несомненно, ждет миг открытия, какой однажды настал для меня. Я крикнул тогда: «Я — это я! Я — и никто другой!» Ну вот. Я прокричал это еще раз, и городские стены, как видите, не рассыпались. Спустимся теперь и помолимся вместе у монахов-доминиканцев[39].
37
Неужели в моих словах, обращенных к ним, содержался какой-либо вред или опасность? Спускаясь с ними с холма, я предложил им поразмыслить о природе наших жестов — о том, как в беседе мы порой отклоняемся назад и разводим руками, как по-разному касаемся ладонью лица, если испытываем жалость или удовлетворение, как прикрываем глаза в знак согласия. Эти движения не нами придуманы. Им уже много тысячелетий.
Довольно! Ты, Платон, отдан под суд за распространение небылиц и обманов. Мы не предлагали тебе рассуждать о них в подробностях.
Хочу признаться вам кое в чем. В горожанах эпохи Крота я увидел нечто от самого себя. Во многих отношениях они, как я говорил, были варварами и глупцами; но, посмотрев им в глаза, пошептавшись с их душами, я понял, что они действительно наши предки. Возможно, именно поэтому я полюбил их. Да, они не знали, не могли знать, что живут в пещере, скрытые от света. Но мы как мы, со своей стороны, можем быть уверены, что за пределами нашего мира нет иного, еще более яркого?
Ты продолжаешь испытывать наше терпение, Платон. Не упорствуй в своих кощунственных измышлениях.
Я вижу, я оскорбил вас. Меня судят за то, что я не могу принять наш мир как конечную реальность. Верно я понял?
Ты исчерпывающе ознакомлен с предъявленным тебе обвинением. Ты сбился с дороги. Ты можешь навлечь на нас несчастье. Горожане уже на тебя косятся.
Неужели их обеспокоило то, что я сказал им правду и признал, что прежними выступлениями вводил их в заблуждение?
Ты скромничаешь. Ты не ограничился этим.
Разве? Я не сказал ни одного дурного слова об ангелах. Я ни разу не поставил под вопрос святость лабиринтов и зеркал. Я не посягал на цветовую иерархию. Повинуясь обычаю, я держался в пределах моего прихода. Мне продолжать — или достаточно?
Софистика, Платон, и только. Нам известно, что своими разговорами ты разделял детей и родителей. Привести тебе пример?
