как выражение полной и обоюдной игровой откровенности. Они тянули свою забаву так долго, как могли, пока не упали в полном изнеможении.
Только после этого пришли истинные невинность и нежность. Они сидели вместе в горячей ванне среди пенных гор, как будто на вершине райского облака.
«Ну, расскажи мне о себе, моя любовь», – попросил он. «Что бы ты хотел узнать, медок?» – поинтересовалась она. «Медок» (так мы осмеливаемся перевести вездесущее американское honey) признался: «Все!»
Она начала с времен допотопных, то есть предшествующих ее рождению.
3. Крошка Нора
Поздние сороковые, послевоенная эйфория, Голливуд. Стенли Корбах во всем блеске своей плейбойской известности нередко прочесывал Западное побережье в поисках новых игр. Ему был тогда всего двадцать один год, но он уже успел высадиться в Японии и считался ветераном Второй мировой войны. Так он закладывал виражи по шоссе Пасифик в своей коллекционной «испано-сюизе», купленной у самого Винси Уилки. Ну, разумеется, все двери Малибу были открыты для молодого принца из рода «Александер Корбах, розничная торговля».
Внимание, приближается исторический момент. «One enchanted evening you may see a stranger across the crowded room».[127] Неотразимый юноша знакомится с кинозвездой Ритой О’Нийл. Рита О’Нийл, та самая Рита О’Нийл! Впрочем, у вас там, за «железным занавесом», вряд ли знали это славное имя.
Вообрази, Нора, даже в сталинской России знали Риту О’Нийл. Во время войны ведь мы были союзниками, и у нас шли фильмы с этой девушкой: «Пятая авеню», «Сестра президента», «Пять с плюсом по математике». После войны их, конечно, сняли с экранов, но, когда я подрос, мы ходили на полуподпольные сеансы американского кино в частных квартирах. Пятнадцатилетним мальчишкой я был влюблен в эту ослепительную Риту О’Нийл. Надеюсь, ты не хочешь сказать, что это твоя мама?
Именно это я и хочу сказать. Когда мои родители встретились, маме было двадцать пять, то есть она была на четыре года старше моего папы. Правильно, такая же разница, как между мной и Омаром, однако никакой символики в этом нет. Стенли влюбился, и Рита благосклонно допустила его к себе. Через год родилась Норочка, и тогда они поженились. Видишь, как получается, дарлинг: ты юнцом мастурбировал на маму в тени памятников Сталину, а теперь спишь с дочерью в тени монумента Вашингтону. Хорошо, я больше не буду такой циничной. Продолжаю. Тебя интересует этнический состав новорожденной? Ну что ж, давай подсчитаем. Имя О’Нийл, разумеется, было придумано для мамы в Голливуде. В те времена для тамошних евреев американские имена звучали чистым золотом. Мама была на одну четверть еврейкой, на одну четверть чешкой и наполовину испанкой из Мексико-сити. Итак, от мамы я получила 1/8 еврейской крови, что вместе с 5/16 иудейских генов от папы составляет 7/16. Теперь подведем итог по шестнадцатым долям: твоя крошка Нора – на 7/16 иудейка, на 2/16 чешка, на 4/16 испанка, на 1/16 итальянка, на 3/16 янки. Одна доля тут почему-то оказывается лишней, ну и черт с ней, мы все-таки американцы, нам все нужно в избытке.
Пять лет мои родители наслаждались счастливой семейной жизнью. Пожалуй, они побили рекорд счастья в Голливуде в то время. Потом произошел взрыв, и, когда пыль осела, счастье лежало в руинах. Даже сейчас я не знаю, что там было на самом деле. Мама в ответ на вопрос обычно говорит, что Стенли убил в ней не только женщину, но и творческую личность, однако в детали не вдается. Мне кажется, она считает, что именно отец помешал ей стать в ряд с такими киновеликаншами, как Грета Гарбо и Ингрид Бергман. Иногда она даже высказывается в этом духе. Я могла стать новой Гарбо, но некоторые обстоятельства личной жизни помешали мне это сделать. Пауза. Крупный план. Отдаленная скрипка. Она уже давно дорожит своей горечью. Она до сих пор является одной из самых влиятельных женщин Голливуда, однако ей хочется иметь в своем прошлом что-то драматическое, что-то предназначенное, ускользающее, ну, в общем. Хочешь с ней познакомиться, Алекс? Только скажи «да», и ты на загривке у Голливуда!
– Нет, нет, – сказал АЯ, – это лишнее.
Стенли никогда не выражал никаких обид в адрес Риты, лишь однажды в связи со своей первой женитьбой он вспомнил шекспировский диалог «Tis brief, my lord! Like women’s love»,[128] из чего я поняла, что он не считает себя единственным разрушителем семьи. Впрочем, в те времена в спортивных кругах не было принято давать женщинам сдачи.
Крошка Нора осталась в доме матери и пребывала в нем до поступления в университет. Отец корректно навещал ее и плавал с ней в бассейне. Именно ему крошка Нора обязана тем совершенным стилем плавания, который она надеется в недалеком будущем продемонстрировать своему новому дядюшке Алексу.
В тинейджерском возрасте Нора с полного согласия своей просвещенной матери и ее друзей (там всегда был совет друзей, опекавших хрупкую Риту О’Нийл) посещала своего папу на Восточном побережье – то в «Галифакс фарм», то в Ньюпорте, где стоял флот его яхт. Это было замечательно – лететь одной на Восток, напускать на себя такую светскую небрежность, от которой стюардессы начинали ходить на цыпочках. Папочка встречал Нору в аэропорту, его всегда сопровождала какая-нибудь красивая женщина, которую он обычно представлял как своего ближайшего кореша. Как это было прекрасно, выказывать светскую небрежность в отношении объектов папочкиной страсти. Одной из этих ближайших корешей в конце концов оказалась эта паскуда Марджори, но это просто к слову.
В жизни Норы тех лет присутствовал один забавный парадокс. Ты, Алекс, как артист должен оценить мягкое безумие той ситуации. В доме матери Нора постоянно видела самых блистательных и самых недоступных персон мира, всех этих Орсонов Уэллесов, Фрэнков Синатра, Стенли Крамеров и Бертов Ланкастеров, которых она называла «наша компашка» и считала дикими занудами. Посещая же папочкины владения, она встречала людей, которых считала «дифферент»,[129] то есть отличающимися от стереотипа: матросов с яхт, автомехаников, объездчиков лошадей.
Пока дед Дэвид не покинул президентского кресла в «АК ритейл», наследник Стенли вел эксцентрический образ жизни. Мама, к счастью, не знала, что и Нора нередко участвовала в папиных эскападах, иначе она лишила бы его права на свидания. Для мамы заранее заготовлялась дюжина нежных почтовых открыток, и папин слуга, Вечный Жид Енох Агасф, каждые три дня посылал ей по одной в дом на Бель-эр. Дочка между тем вместе с папочкой на маленьком, но сверхмощном катере, обгоняя рейсовый лайнер «Иль де Франс», пересекала Атлантику, чтобы принять участие в соревнованиях монгольфьеров на Лазурном берегу.
– Ну а лошади, лапа? – спросил Александр.
– Ну конечно, лошади, лошади и лошади!
«Относительно жизненных планов, дочь, – говорил по вечерам Норе вечно поддатый папа, – почему бы тебе не сосредоточиться на конкуре?» – «Отец, ты меня с кем-то путаешь», – обычно отвечала она.
У матери, разумеется, были другие планы для единственной дочери. Нора должна была достичь в Голливуде того, чего не удалось Рите. Ей следовало затмить всех звезд своим неповторимым мегасиянием. Совет друзей планировал создание нового идола в джинсиках и майке без рукавов, что станет американским ответом заокеанским красоткам вроде всесильной тогда Бардо и уже подходящей ей на смену Денев. Идея была – создать не просто юную красотку, но персонаж нового типа, представительницу «умной молодежи». Нору стали таскать в классы танца, музыки, актерского мастерства и карате, без чего даже дочь несравненной Риты О’Нийл не могла рассчитывать на успешную карьеру. Каждый из друзей считал своим долгом поделиться с девочкой своим киноопытом, что было совсем уж невыносимо.
Вся эта глупость разлетелась в прах. Девица взбунтовалась. Она заявила, что не собирается имитировать «умную молодежь», а просто хочет стать ее частью. Иными словами, она собиралась поступить в университет, чтобы «брать» там историю, иностранные языки, в частности французский и арабский, а также классы по античной культуре и Ренессансу и чтобы, в конце концов, прийти к своей, раз и навсегда выбранной профессии – археологии.
До сих пор жаль маму: она была просто уничтожена решением дочери, своего, как ей казалось, образа и подобия. Предпочесть тухлятину библиотек, мир каких-то жалких школяров блистательному шоу-биз, единственному достойному существованию! Более того, выказывать какое-то дурацкое пренебрежение в адрес ее друзей, в адрес всего мира богатых и знаменитых, то есть особо одаренных, отмеченных Фортуной
