страсть, из иных пределов, и ни единый половой импульс не посетил его и его кавернозное тело; так, во всяком случае, звучат стихи. А мы, не-поэты, но и не-скоты, любую свою похотливость, любой пистон облекаем в какие-то туманные ностальгические одежды. То, что мы называем романтизмом, это, очевидно, космически отдаленный отблеск настоящей любви. Не в силах достичь и романтизма, мы жаждем теплоты и близости. Даже эта сорокаоднолетняя девушка с ее впечатляющим стажем партизанских действий в рамках американской секс-революции застенчиво посматривает на меня: «Стенли, пожалуйста, не думай, что все забыто!»
Причины прихода Ленор и Энтони были довольно просты. Во-первых, конечно, они хотели выразить свои симпатии выздоравливающему патриарху и пожелать скорейшего возвращения к его обычному великолепному состоянию ума и тела, а также к его общеизвестному благородному кавалерству (sic!). Также примите поздравления по случаю вашего юбилея. Мэни хэппи ритернс! [154] Во-вторых, они хотели бы проинформировать главу клана о своем решении пожениться. Двенадцатилетняя разница в возрасте (четырнадцатилетняя, быстро в уме поправил Стенли) ничего не значит, если ты кого-нибудь любишь столь всепоглощающе и самоотреченно. Проблемы создает мать Тони, вот в чем дело. Она и дядя Норман были просто взбешены нашим решением. В отчаянии ища поддержки и теплого взаимопонимания, да, теплого взаимопонимания, они решили обратиться за благословением к Стенли. Им также нужен его мудрый совет:
как им поступить в подобных обстоятельствах, как выдержать враждебность семьи?
Нет ничего проще, мои дорогие дети, немедленно откликнулся Корбах, одновременно спрашивая себя, наказывают ли на небесах за такого рода цинизм. Вопрос № 1: запрошенное благословение – даровано! Я никогда не желал своему пасынку лучшей жены, чем ты, Ленор. Вопрос № 2: для того чтобы избавиться от надоедливого ворчанья матушки и от попердывания дяди Нормана, вам нужно немедленно отправиться в кругосветное путешествие по законам медового месяца. Выбирайте что хотите – чартерные полеты или знаменитую яхту мореплавателя Тони. Если вам нужны деньги, соединитесь с Артом Даппертатом в нашей штаб-квартире, он позаботится об этом предмете.
«Арт Даппертат?! В нашей штаб-квартире?!» – воскликнул Энтони с какой-то неуместной интенсивностью. «Ах, Арт Даппертат, – протянула Ленор, как будто вспоминая что-то кинематографическое. – Что ж, с ним можно найти общий язык». – «Не сомневаюсь в этом», – сказал Стенли и отпустил пару царственным движением руки. И помолвленные направились в свою бурную и незабываемую семейную жизнь.
На следующий вечер, фактически за ночь до выписки из хирургической обители к Стенли явился еще один неожиданный визитер. Этому не предшествовал даже звонок из приемной, что было весьма странно в образцовом заведении. Дверь просто распахнулась, и через порог шагнула в резиновых сапогах не кто иная, как Бернадетта Люкс, героиня его почти отчаянных послеоперационных снов. (Читателей, жаждущих подробностей этих снов, мы переадресовываем к московским писателям младшего поколения.) Вдобавок к этим сапогам Бернадетта шиковала в ярко-голубом комбинезоне и ярко-красной куртке. Этот гардероб, возможно, и объясняет тот факт, что девушка не подверглась проверке. Персонал, очевидно, принял ее за водопроводчика.
– Стенли-Смутли! – воскликнула она шепотом и раскрыла свои руки Венеры Милосской для огромного любящего объятия. – Ты в порядке? Все в порядке? Мы гнали сюда из Эл-Эй четыре дня и четыре ночи! Вообрази свою нежную Берни-Терни за рулем огромного трака на федеральном шоссе № 70! Матт не мог оторвать меня от руля! Ты знаешь, он плакал! Бедный парень все время повторял: «Я уважаю твои чувства, герл, однако тебе нужен отдых, герл! Тебе нужно расслабиться, выпить бутылку „Сиграма“, поиметь хороший пистон и поспать, герл!» Замолчи, кричала я на него. Мне нужно увидеть моего большого бэби, у него была операция, он нуждается в моей любви! – И так мы рулили день за днем, останавливаясь только заправить баки и выгрузить помидоры. Твой дружок Кукки... – Она оттянула «молнию» на кармане куртки, и немедленно крошечная мордочка с остреньким носиком, с парой трепещущих ушек и с преувеличенно выпученными глазками выскочила оттуда... – Бедняжке иногда приходилось опростаться прямо мне в колени, ну ничего, его капельки мало добавляют к общей вонище планеты.
Кукки тем временем выскочил из кармана, поцеловал Стенли в губы и начал носиться по кровати, нюхая там, нюхая здесь, страшно возбужденный множеством разных обонятельных нюансов, недоступных заросшим ноздрям современного человека. Больше всего привлекали мальца пальцы ног господина президента. Он суетился вокруг них, просовывал между ними свой острый носик и наконец улегся за ними, то и дело высовывая чуткую головенку как превосходный чихуахуа – страж зубчатой твердыни.
– Берни, дорогая, – произнес Стенли с трагическими интонациями, – я так высоко ценю твою верность и отвагу, однако, увы, любезнейшая дамзель, недавняя операция вряд ли позволит мне ответить на излияния твоих эмоций с моей прежней адекватностью.
– Это чепуха! – заявила решительно мадам Люкс. – Такого просто быть не может! Давай-ка, Кукки, мальчик, возьмемся за нашу работу! Ты лижи ахиллову пяту нашего героя, а я позабочусь о таране! – Еще из школьной программы она знала о странной связи этих явлений.
Дуновения бризов Эллады, шорохи молний, чмоканье губ, запахи тлеющих вулканов, все ароматы средиземноморских пространств, включая урожаи вздымающейся из глубин Атлантиды; какое блаженство, кряхтит возрождающийся Ахилл, какое чудо творит со мной это женское чудовище!
После этой греховной акции мы, разумеется, нуждаемся в духовном вожде, и вот мы, о Теофил, уже слышим его четкие шаги в гулких коридорах. В комнату, которую только что оставила телесная целительница, входит раввин Самуэль Дершковиц. Да, он здесь со своей верой, несмотря на наши экуменические огрехи.
Сэм Дершковиц был уже описан в пятой части как человек с суровой внешностью религиозного фундаменталиста. Сейчас мы добавим к этому описанию пару-тройку зажеванных стереотипов в виде длинной бороды и свисающих с висков заплетенных в косички пейсов. Между тем, невзирая на внешность, он был в душе, может быть, самым либеральным пастырем среди иудаистского духовенства среднеатлантических штатов. У него была отменная фигура и твердая поступь хорошо тренированного атлета, которым не повредило даже его пристрастие к крепким напиткам. Сказав это, мы уже не можем отступить, не упомянув в нескольких словах его боксерского прошлого.
Он рос на «крутой» улице нью-йоркского аптауна, и все его детство прошло под страхом получить удар бейсбольной битой по темени или словечком «кайк» (жид) в ухо. Эти неприятности привели его в конце концов в боксерский тренировочный зал, и через некоторое время улица уже почтительно называла его «мистер Панч», то есть «тяжелый удар». Он даже победил в отборочных соревнованиях и был включен в команду «Золотые перчатки», но вскоре после этого бросил бокс. Я просто не могу бить человеческую плоть, тем более контейнеры мысли, эти их башки. И с прежней боксерской настойчивостью он погрузился в бездонные анналы иудаистской мудрости, устремился к древним работам Симона Бар-Йохаи и Иехуды Ха- Нази, к «Мишне» и ее частям «Галаки» и «Агадда», которые освежают вас, мой друг, как хорошее вино, к работам Амморая, к «Вавилонскому Талмуду», к текстам Мазорета, а также и к внеканоническим произведениям, включая «Йад Ха-Хазана» Мозеса Маймонида.
В те постбоксерские годы юноша часто возвращался к одной фундаментальной мысли, которая родилась в нем в результате изучения еврейской истории.
Все столетия до разрушения Второго Храма, за исключением благословенных лет царей Давида и Соломона, были временами резни, жестокой борьбы за власть или сопротивления оккупантам. И только после унизительного развала государства остатки еврейского народа вступили в эпоху смирения и раздумий, интенсивного исследования священных текстов и творчества, во времена Закая и Гамлиеля – когда расцветали философия, поэзия и мистицизм и когда казалась ощутимой близость Машиаха.
Стенли и Самуэль сидели напротив друг друга и улыбались друг другу. Раввин сказал:
– Стенли, я знаю тебя почти тридцать лет, но до сих пор не понимаю, почему твой вид вызывает у меня сильную жажду.
Стенли хохотнул:
– Увы, рабби, я не могу ее сейчас утолить в этих стенах.
Дершковиц вынул очки и вгляделся в лицо Корбаха:
– Старый грешник, ты выглядишь так, будто только что имел очень хорошее свидание! – Стенли шутливо отмахнулся, но раввин настаивал: – Сознайся! Я хорошо тебя изучил за тридцать лет.
