Цимбулист, богатырская дружина «наших русских косметологов» – Игорь Гнедлиг, Олег Осповат, Ярослав Кассель – кто со старой, эстетически напряженной супругой, кто с новой женкой, каковой было на все наплевать по причине сильно молодого возраста.
Гостиная в номере Корбаха булькала английской речью, только изредка лопался солидный пузырь русского мата: «Пошли его на хуй!» – ну и так далее. По-русски тут старался один только довольно неожиданный гость, старый парковочный босс Тесфалидет Хасфалидат.
– Русска бразерс, – говорил он. – Ортодокса! Каждый еверибоди на борба! Факк офф наша коммуниста!
С некоторым опозданием, как и полагается богатому человеку, явился сменщик Габи Лианоза. С порога он начал изображать свой любимый инструмент, тубу. Надувался и лопался в увертюре «Кармен», да так здорово, что закружились все стройненькие герл-френдихи, и даже жирные жены ударились в пляс. Держа одну ногу на отлете, он не давал дверям закрыться, а когда закончил свою партию, заорал:
– Факко руссо, смотри, кого я привел, – двух золовок, Терцию и Унцию!
Из коридора ворвались сюрпризы, две увесистые квадратные донны, от которых можно было ожидать любых художеств в стиле маг-реализма. Извечной рижской элегантностью пахнуло, когда проскользнула с бокальчиком поближе к хозяину изящная, от Ann Klein II, Двойра Радашкевич. Смотрела с грустью женщины, которой есть что вспомнить. «С кем вы делите свой успех, Саша?»
Стас, оказывается, все-таки подтвердил диплом и вот уже третий год защищает в суде группу одесских мошенников, что покупали масло для отопительных систем и продавали его как дизельное топливо. Похоже, что от своих достижений Бутлеров серьезно забурел, во всяком случае, он сказал абоненту класса «люкс» в отеле «Bel Age»:
– Я богат, Сашка, ты даже не представляешь, как я богат! – Он, как всегда, любил плотные соприкосновения мужских тел: то локоть тебе на плечо положит, то привалится пузом, и вовсе не по- гомиковски, просто так, очевидно, ему представлялись традиции Казанского университета – через тумбу- тумбу-раз-школа химии! – Эх, Сашка, так и хочется порой посидеть с тобой на крыше, повколачивать гвозди, пососать потом пива! – Похоже, он считал, что Корбах до сих пор ремонтирует крыши.
На облике Тиха Бури явно сказались влияния всеобщей благотворительницы Ширли Федот. Вместо бандитских нарядов от Гуччи и Версаче он теперь был в стиле country gentleman, даже челюсть немного тряслась. Отдаваясь ему в объятия альбатроса, Александр ожидал из его рта букет аджики, вместо этого получил дуновение хорошей промывки.
– Все рушится, Сашка, – почти трагически зашептал Тих. – Большевистская гадина при последнем издыхании. Тянет за собой в могилу и наш Ленинский комсомол. Скоро все будем в тюрьме. Знаешь, как Розенбаум поет: «А гуси уже летят далеко»? Хочется расправить крылья и вслед за ними! Аллегорически, конечно.
– А как в личном плане? – поинтересовался АЯ и улыбнулся Ширли Федот, внимательно, но с подлинно человеколюбивым очарованием наблюдавшей за ними.
– Посадила на диету! – хохотнул Буревятников и почему-то хлопнул себя по загривку. – А сама не просыхает, с утра уже за «Кликушу».
АЯ сообразил, что имеется в виду «Вдова Клико».
– Ни одному слову обо мне, Саша, прошу, не верьте! – полыхнула всей своей бубновалетовской палитрой женщина эстетики и здравого смысла.
Посреди разброда явился тут и Арам Тер-Айвазян под руку с Нэтали Салливан, секретаршей из конторы Хорнхуфа; быть может, кто-то из читателей еще помнит ее безупречный, то есть незапоминающийся, проход. Сейчас, когда она переступила порог, все электронные приборы обширного номера почему-то зашкалило: в часах стрелки побежали в обратном направлении, картинка в телевизоре остановилась, а Вивальди в проигрывателе стал напоминать Софью Губайдуллину. Арам был еще строже, чем в прежние времена. Он уже подводил итоги изгнания. Годы не прошли даром. Обоснование независимости возникло в диаспоре. Отсюда в Урарту отправлено было немало литературы. Пора и самому собираться. Азербайджан не дремлет. Родине угрожает опасность.
Всю компанию Александр повел в ресторан. Меню тоже было выдержано в русском стиле: салат «Ясная поляна», рыбный меланж «Передвижники», борщ «Мир искусства», солянка «Бродячая собака», расстегаи «Кремлевские», мороженое «Зимний дворец», суфле «Жар-птица», ну и так далее. Пока большая компания поглощала все это добро, Александр Яковлевич перебрасывался репликами с Буревятниковым.
– Тут мне случилось, Тиша, с одной такой Мирель Саламанкой пересечься. Это имя тебе звонит?
– Муза поэзии, – сумрачно припомнил Тихомир.
– И Лубянки, – уточнил АЯ.
– Трахались? – поинтересовался Тихомир.
– Полемизировали, – ответил АЯ.
К их разговору внимательно прислушивался неопознанный гость, человек без лица, если не считать глаз, бровей и всех прочих деталей плюс рудиментарный нос. Вот такой запросто может проломить башку, подумал Саша. Он ответил незнакомцу подбородочным жестом.
– А это кто такой, Тих?
Босс «Рогов и Копыт», явно пребывающий в похмельной мизантропии, пояснил немногословно:
– Завхозов. Партнер.
Подали счет. Не заглядывая, Саша махнул подпись. У Завхозова в тухлых зенках мелькнуло восхищение: вот так и нам надо жить в новой России!
Казалось бы, расходиться пора, но компания не унималась. Русского человека пригласить легко, проводить трудно. Поднялись опять к АЯ опустошать внутренний бар. Вскоре большинство уже валялось на коврах да на диванах. Парочками, а то и группками запирались в спальне и в ванной. Голосили повзводно «Надежды маленький оркестрик», «Не оставляйте стараний, маэстро!». Англоязычные подружки недоуменно прислушивались: посреди нестройного хора слышалось знакомое слово «Моцарт», откуда оно?
– Бутлеров, ты не возражаешь, если я останусь с Корбахом? – спросила Двойра.
Хозяин блестящего суаре начал подвывать:
– Не надо, Двойра, я ведь уже не тот.
Кто-то все-таки подсунул гитару. Ну-ка, Саша, тряхни стариной! Он вдруг, неожиданно для самого себя, запел «Старуху Фидель», то есть почти парафразу к когда-то нашумевшей «Старухе Изергиль». Восторга новое сочинение не вызвало. Среди снисходительных взглядов прошелестела фразочка: «Выдохся на чужбине». АЯ покатился по ковру и докатился до Завхозова.
– Каким способом собирались меня ликвидировать, товарищ Завхозов?
– Олег, – поправил его безликий.
– Так каким способом, Олег?
– Обсуждались разные варианты, – припоминал Завхозов. – Яд. Мазь. Радиоактивное излучение. Направленный взрыв. Ну...
АЯ заглядывал в советское лицо, иногда клал подбородок на плечо палача. Тот сидел на ковре, обхватив руками колени. Двадцатипятитысячные часы «Картье» украшали запястье, скупо и трогательно покрытое славянским ковылем.
– Да я что, Саша? – Он пожал плечами. – От меня не так много и зависело. Но вообще-то я за традиционные методы.
– Утюгом по башке, да? – пытливо вглядывался Корбах.
Ковыльные бровки поднялись: дескать, вот так догадка! Мне нравится твое чувство юмора, Саша.
Тут Тих подсел, держа в ладонях три стаканчика с крепкой смесью.
– Ну-ка, хлопцы, аллюром! Три снаряда по товарищам! – Он явно повеселел: успел поднабраться, пока Ширли любезничала с Тесфалидетом в глубинах президентского апартамента под витающим в полумраке портретом Александра Блока.
Зазвонил телефон. Кто-то перекинул АЯ бесшнурную трубку. Звонил Стенли Корбах.
– Саша, я тебя по всему миру ищу! Через десять минут включай CNN! Берлинская стена рухнула!
– Хорошие новости для Завхозова! – крикнул Саша и пальцем ткнул сначала в электронную женщину Нэтали Салливан: дескать, оттащите и включайте!
Оказалось, что Стенли как раз там, на месте. Только что привез на «Галакси» Ростроповича с
