что Велдзе, видимо, не хотелось вспоминать о ссоре, а ему казалось бесполезным и глупым трепать языком впустую — только настроение себе портить.
Велдзе налила вина ему и себе. Эльфа отпадала, мама тоже.
— Ты, мама, приняла лекарство? — напомнила Велдзе.
— А правда ведь! — спохватилась мама, что нет, не выпила, поднялась, скрылась в двери, потом вернулась и отсыпала на скатерть у своей тарелки несколько таблеток и пилюль, разного цвета и размера, лошадиную дозу, точно. И это, считают врачи, надо глотать три раза в день — хреновина какая! — чтобы…
— Ингус! — сделала ему внушение Велдзе, усмотрев что-то, как ей показалось, в его лице. Да ему-то что! Если маме положено пить эту дрянь, пусть себе напихивается.
Он отвернулся от мамы и таблеток, машинальным жестом потянулся к бокалу, поднял слегка искристый розовый напиток и посмотрел на свет; по-прежнему не говоря ни слова, большими булькающими глотками осушил бокал, не смакуя букет выдержанного марочного вина, а будто лишь проталкивая застрявший в горле сухой кусок. И, только опорожнив, хватился, что даже не пригласил Велдзе выпить, как обычно делал.
— Велдзе!
Она помазала по губам краешком бокала — отпила ли сколько-то или даже не попробовала — и поставила бокал на стол.
— Что же ты? — удивился Ингус.
— Да так… — коротко ответила Велдзе, и взгляд ее затуманился.
Обиделась, может? И есть за что! Вылакал свое, как истомленный жаждой верблюд, и глазом не моргнул, как на горящие угли вылил, старый алкаш.
Желая загладить нечаянную оплошность, он потянулся к бутылке — налить по второй чарке, чтобы на сей раз не выдуть залпом, а выпить как человек, вместе с Велдзе, но та неверно его поняла и с легким упреком остановила:
— Хватит, Ингус, больше не надо. Сначала поешь!
И он убрал руку, сконфуженный и в то же время раздраженный, что Велдзе одернула его и отчитала как глупого мальчишку. Разве мало того, что жена за него решила, как ему жить?.. Она еще желала командовать, сколько ему пить… а потом ей захочется указывать, как ему думать… Не тряпичная ли он кукла, не паяц ли, которого дергают и заставляют плясать на золотой нитке?' А сорваться с нее нету сил — он прочно повис на приманке. И разве сквозь нежность и слезы жены не вылезает порой, как шило из мешка, кулацкая спесь, осознанное и неосознанное презрение к голякам, одного из которых себе в утеху и в усладу она приручила и осчастливила? Теперь Велдзе мечтала еще и обтесать его по своему образу и подобию, как господь бог! Но этому, дорогая, никогда не бывать, никогда!
Ингус чувствовал, как по обе стороны его рта вздулись упрямые желваки.
— Ингус! — через стол окликнула его Велдзе, и по растерянности на ее лице и в голосе он догадался, что вид у него, должно быть, зверский.
— Все нормально, — приходя в себя, сказал он и посмотрел в узкое бледное лицо Велдзе. Ну что он взвинчивает себя и распаляет, как будто речь идет о смертельном, заклятом враге, которого надо согнуть, одолеть, а не об этой маленькой, хрупкой, внутренне надломленной женщине, которая любит его глубоко и искренне — может быть, глубже и искренней всех баб, какие у него когда-нибудь были. Ни единой минуты Велдзе не желала ему зла, как раз напротив — по своему понятию и разумению всегда старалась делать добро, и только добро… И хотя ее взгляды на добро и зло порой и отличались от его суждений, не заметить или оболгать ее старания и усилия было бы низостью — Велдзе этого не заслужила, точно!
Ингус и сейчас видел, как непосредственно его чувства в ней отражались — как в зеркале: как она, ответив на его ожесточенность немою тревогой, сразу просияла, как только внутреннее напряжение в нем ослабло. Безошибочным чутьем любящей женщины она угадала его настроение и через стол ему улыбнулась таинственно и нежно.
— Чему ты улыбаешься, Велдзе?
— Так просто. Мне кое-что пришло в голову,
— Что-нибудь хорошее?
— Очень!
— Тогда я тоже хочу знать.
Велдзе бросила взгляд сперва на Эльфу, которая вяло, нехотя ковыряла кусочек тушеного мяса, потом на маму, которая, уже наевшись — поклевав, как птичка, — тонкими, прямо детскими пальчиками подцепляла со скатерти свои таблетки.
— Потом, Ингус, — сказала Велдзе.
— Ну, потом я буду в сарае. Наколоть дров надо.
— Эльфа, не балуйся за столом!
— Я…
— Может, мне тебя покормить?
— Не надо…
Мама, выпив лекарства, тут же стала зевать — после обеда она любила вздремнуть.
— Лечь, что ли, поспать?
— Иди, иди.
— А посуда?
— Я вымою.
— Тогда так.
Мама ушла, а Эльфа с несчастным видом по-прежнему сидела над полупустой тарелкой.
— Не лезет? — посочувствовал ей Ингус.
— Не лезет…
Велдзе вздохнула.
— И в кого она такая привереда?
— Наверно, в меня! — сказал Ингус, и они оба засмеялись.
Велдзе взяла бутылку и вновь наполнила бокалы — мужу и себе. И его опять прямо укололо, что в их доме это делает Велдзе — не мужчина, как везде, а женщина, как бы показывая, кто глава семьи и хозяин в этой усадьбе.
Вот глупости! Ну не все ли равно, кто наливает? Он стал ужас какой мелочный и подозрительный, точно! И не оттого ли, что в глубине души ему недостает уверенности в себе и самомнения, без чего мужчина круглый нуль и пустое место: ведь он только и делает, что ищет во всем прямых и косвенных намеков на то, что он ничего собой не представляет, чтобы затем опять восстать и взбунтоваться.
— Выпьем! — стараясь не думать ни о чем, сказал он жене и вновь с непроизвольной жадностью долгими глотками опорожнил бокал, тогда как Велдзе опять еле пригубила.
Моя посуду, Велдзе то и дело слышала низкое глухое буханье, доносившееся из дальнего сарая не только воздушными волнами, но и тяжким сотрясеньем земли, и она улавливала его не одним слухом и, может быть, даже не столько слухом, сколько всем телом, в котором оно отдавалось. Ингус колол дрова, и в гулких ударах топора по кряжу, от которых дрожала земля, так и чувствовалась богатырская сила: Велдзе ею втайне восхищалась, почему-то невольно ее боялась, как все слабые осознанно и неосознанно боятся сильных, и одновременно черпала в ней чувство безопасности, чего она жаждала, так же как все, особенно хрупкие женщины, жаждут надежной защиты, какую дает физическая сила мужчины.
Она вспомнила, какой сидел против нее Ингус после первой рюмки. От вина у него сразу запылали уши, он сидел весь пышущий такой жизненной силой, что Велдзе, взглянув на него через стол, сразу почувствовала себя серой и неказистой, невзрачной и захудалой больше чем когда бы то ни было: рядовая, средняя курица против расписного, полного энергии, самоуверенного петуха, и сознание собственного ничтожества вгоняло ее как кол в землю…
Почему она так сильно боялась Ингуса потерять, с какой-то прямо ужасающей обреченностью? Или ей от мамы передались эти вечные страхи — как бы чего не стряслось, не случилось? Немало тяжких минут пережила на своем веку мама, что говорить. Партизаны и налеты, опасные места на дорогах и
