– Что это? – спросил солдат, который приволок патефон.
– Моцарт, – ответил Иван, потрясенный реакцией людей, большинство из которых наверняка до этой минуты не слышали ни этого имени, ни этой музыки. – Это австрийский композитор восемнадцатого века.
– А как это фашисты такую музыку слушают, а сами лютуют да зверствуют – вон виселиц по всей деревне понаставили, – в сердцах бросил солдат и матюкнулся…
На второй пластинке была запись скрипичной музыки, Ивану незнакомой, а наклейка на пластинке частью содрана, а частью затерта так, что он никак не смог прочитать ни слова. Скрипка звучала виртуозно, сказочно, а мелодия, казалось, была придумана композитором вот для такой весны, как нынешняя, когда каждая былинка оживает, цветет, не боясь и не смущаясь разрухи, кучи искореженного металла, орудийных залпов и даже смерти. Он решил сохранить пластинку, чтобы потом, после войны, узнать, чья это музыка и кто этот чудесный скрипач.
Война, как всегда, вновь разрушила все планы: осенью 1944 года в госпиталь попал мощный снаряд. Иван был ранен в ногу. Случилось это восьмого октября. Его эвакуировали в тыл вместе с патефоном и пластинкой Моцарта – вторая пластинка разбилась. Когда Ивана на носилках грузили в машину, прибывшую по вызову его заместителя, того самого однокурсника, с которым они вместе ушли на фронт, шофер запротестовал:
– Это что еще за имущество! Не повезу!
– Повезешь, друг, повезешь, потому что эта музыка помогала нашему доктору лечить раненых, а теперь пусть поможет и ему, – сказал как отрезал санитар, еще в начале войны спасенный Иваном и оставленный при госпитале по инвалидности.
Так патефон совершил вместе с ним свое первое путешествие.
Ивана доставили в Краснодарский край, в Усть-Лабу[1], в госпиталь, профилированный для лечения конечностей. Военные врачи между собой называли его «больница руки- ноги».
После операции Иван не стал дожидаться полной реабилитации, боясь не отыскать свой госпиталь при таком стремительном движении наших войск на запад.
– Коллега, – сказал хирург, оперировавший его, – надеюсь, вы знаете, что делаете, и я не стану вас уговаривать остаться еще хотя бы недели на две.
– Спасибо, я все понимаю, но мне просто необходимо вернуться к себе, иначе пошлют неизвестно куда.
– В другом случае я бы сказал, что в условиях войны хирург нужен везде, но вам я этого говорить не буду, потому что знаю, что значит слаженный, подобранный коллектив.
– Спасибо за понимание. Надеюсь, когда-нибудь наши пути пересекутся еще раз, только при лучших обстоятельствах.
Иван Пастухов вернулся в свой госпиталь.
Нога болела, но терпимо. Всю зиму он работал в привычном для себя ритме, но к весне все чаще предпочитал оперировать, сидя на высоком табурете, который по его просьбе соорудили для него. К весне положение усложнилось: нога болела все чаще и сильнее, периодически поднималась температура. Только усилием воли и колоссальным самообладанием он дотянул до мая, до судьбоносной для себя цифры – восьмого мая! Это было в Праге, которая встретила победителей цветущими каштанами и сакурой. Как странно, думал Иван, я считал, что сакура растет только в Японии, оказывается и здесь, в Европе, она есть, а еще каштаны бывают не только белые, но и розовые, фиолетовые… Как мало я знаю…
Надо было что-то решать с лечением, с восстановлением в институте, чтобы с осени продолжить учебу. Пока Иван раздумывал, с чего начать, нога сама сделала первый шаг, как он любил шутить впоследствии. Сначала небольшой свищ, затем высокая температура и обширный гнойный процесс. Он сам поставил себе диагноз и понимал, что необходимо срочно оперироваться, но ни за что не хотел задерживаться в Праге, хотя и влюбился в нее с первой минуты и на всю жизнь. Пройдут годы, и он не раз вернется сюда в юбилейные дни празднования великой Победы по приглашению чешского правительства, но сейчас рвался домой, на Родину, где и стены родные помогут. Первую мысль о Москве, о клинике в своей alma mater, он сразу же отмел и решил ехать в Усть-Лабу, надеясь на доктора, который все заранее предвидел и предостерегал его.
Ивана вывезли самолетом в Москву и в тот же день отправили в Краснодар, где его уже встречала госпитальная машина, – главного врача известили заранее.
Хирург, оперировавший его год назад, радостно приветствовал своего пациента.
– Чему вы так радуетесь, доктор? – спросил Иван. – Ведь мы собирались встретиться с вами при других обстоятельствах.
– Так оно и есть, – ответил врач, – война закончилась, и обстоятельства позволяют мне долечить вас. Вы правильно сделали, что приехали к нам – здесь благодатный край: тепло, много фруктов, а значит, витаминов, и солнца. Знаете, солнце и воздух – великие лекари. Запомните мои слова: аэрация, аэрация и еще раз аэрация! – не уставал повторять он и требовал ежедневного пребывания Ивана на воздухе с разбинтованной ногой.
Так Иван, будущий доктор Пастухов, впервые на себе испытал целительное действие свежего теплого воздуха.
Почти год он прожил между госпиталем и частной квартирой здесь же, в Усть-Лабе, потому что потребовалась не одна операция, и только когда удалось получить для лечения новейшее лекарство, пенициллин, выздоровление пошло полным ходом.
Все это время рядом была мать, которая приехала сюда сразу, как получила известие о сыне. Она поступила работать в госпиталь санитаркой и таким образом могла постоянно находиться с сыном. Только после того как он выздоровел, мать поведала ему о трагической гибели Ксении – их госпиталь попал в окружение, и фашисты бомбили небольшой пятачок земли, не считаясь с международным правилом о запрете налетов на медицинские части. Это случилось за несколько дней до предполагаемого возвращения Ксении.
Иван выслушал рассказ матери, сжав губы и едва сдерживая слезы, а ночью дал себе волю и впервые за свою недолгую жизнь плакал – по Ксюше, по своей первой любви, по страданиям, что выпали на его долю, по тем ужасам войны, через которые прошло его поколение…
Как-то сложится жизнь дальше?
Вернется ли все к прежнему или наступит другое время?..
Миновал тяжелый день, понедельник, наступил вторник, первый рабочий день Юли. К этому времени отпуск у Алексея закончился, и он с утра уехал в клинику. Антонина Ивановна начертила для Юли подробный план расположения офиса синьора Севино и указала маршруты транспорта – ведь девушка совсем не знала Москвы. Проводила, сунув ей в сумку бутерброды.
– Я думаю, у них проблема с питанием решена наилучшим образом, поскольку для итальянцев своевременный обед – святое дело. Но лучше подстраховаться. В крайнем случае принесешь бутерброды обратно, – наставляла она Юлю.
День прошел у Антонины Ивановны в ожидании – сначала Веры Ильиничны, «несушки», потом Юли и Алексея.
С Верусей состоялась задушевная беседа, завершившаяся просьбой не расспрашивать ни о чем Юлю, не выяснять подробностей из того, что так или иначе связано с ее пребыванием в доме.
– Придет время, я вам все расскажу, а сейчас девочка должна привыкнуть к нам, к новым людям на новой работе.
– Я все понимаю, дорогая Антонина Ивановна, можете не беспокоиться. Если нужна дополнительно моя помощь, можете на меня рассчитывать, – заверила Веруся.
Юля вернулась домой раньше окончания рабочего дня.
– Что случилось? – заволновалась Антонина.
– Все в порядке, – успокоила Юля, – просто шеф дал мне какой-то текст для перевода и отпустил домой. Он считает, что мне следует адаптироваться в коллективе не спеша, привыкать к коллегам постепенно, а им, соответственно, ко мне.
– Ты смотри, какой психолог! По-моему, это хорошо. Значит, он заботится о сотрудниках и о климате на
