большевизму. Но какие бы бедствия ни принесли они на землю русскую, мы-то знаем: Революция непобедима!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
Шел девятьсот девятнадцатый год.
Наступило четыреста восьмидесятое утро революции.
Над Сибирью мела вселенского размаха метель.
После парада георгиевских кавалеров верховный правитель устроил прием. В большом, украшенном трехцветными флагами зале собрались союзные комиссары, посланники, министры, весь омский бомонд.
Тут был премьер-министр Петр Вологодский — пресыщенный жизненными удовольствиями старик. Он менял политические партии, как любовниц: был кадетом, потом либералом, потом эсером, опять стал кадетом. Завистники приписывали премьеру лукавое изречение: «Целуй ту руку, которую нельзя укусить». Офицеры ставки говорили о нем как о человеке с ясными глазами младенца и душою убийцы. Это он выпустил фальшивые царские ассигнации с предостережением: «Подделка преследуется по закону».
И военный министр барон Будберг был в зале: его квадратное, коричневого цвета лицо, седоватый бобрик волос, даже очки в черепаховой оправе служили мишенью для острот. Барона прозвали шаманом в генеральских штанах — предсказания его всем казались неоправданными и зловещими. В дни, когда войска адмирала продвигались на Вятку, на Волгу, барон, сверкая колючими, злыми глазами, изрекал: «Большевизм победоносно шагает по Сибири. Доберется и до границ Китая».
Все отшатывались от него, как от зачумленного.
В зале находились старые приятели — князь Голицын и генерал Рычков. Оба перебрались в Омск из Екатеринбурга. Голицын стал начальником военных коммуникаций. Рычков возглавил военное снабжение. Князь побеспокоился и о своем племяннике, бежавшем из Ижевска: ротмистр Долгушин был назначен адъютантом верховного правителя.
Долгушин и его новый друг — поэт Георгий Маслов — по праву молодости обсуждали всех находящихся в зале.
— Я буду представлять тебе, Сергей, омское общество, хочет оно этого или не хочет, — смеялся Маслов, беря под локоть Долгушина. — Здесь мы видим формы без содержания, маски, не одухотворенные никакой мыслью. Вон генерал Дитерихс, — показал он на долговязого пожилого человека. — Этот бравый хрен в генеральском мундире думает придать гражданской войне религиозный характер. Он называет себя воеводой земской рати и переименовал свои полки в священные дружины. Иконы, кресты, хоругви — его боевое оружие. Каждое свое обращение к солдатам он заканчивает предупреждением о пришествии антихриста на святую Русь.
— Раньше на Руси и дураки были крупнее, и невежды талантливее, усмехнулся Долгушин. — А это кто? — спросил он о человеке в штатском костюме.
— У, это фигура! Это миллионер Злокозов…
Злокозов словно коченел от сознания своего превосходства над омскими министрами и молодыми, скоропалительно испеченными генералами. Румяная улыбка его как бы утверждала: «Я стою десять миллионов, а вы?» С миллионером беседовал атаман Дутов.
— Я не колеблюсь, когда дело касается саботажников. Недавно один кочегар заморозил паровоз, я приказал его раздеть догола и привязать к паровозу. Он тут же стал звонче железа, — отрывисто говорил атаман.
— А это что за шельма?
— Розанов, генерал-губернатор Красноярска. Садист и… и… — Маслов пощелкал пальцами, — я даже не подберу эпитетов. А рядом с ним жена, подруга любовницы адмирала.
— Как? Разве Анна Васильевна не сестра Колчака? — удивился Долгушин.
— Такая же сестра, как ты мой брат.
— Анна Васильевна молода и красива.
— Потому-то розановская жаба и льнет к ней. Я согласен, Анна Васильевна воплощенная юность, и пишет стихи, и знает толк в музыке, и умна, и очаровательна…
— Да ты влюблен, Маслов!
— А кто не влюблен в госпожу Тимиреву? По-моему, мир без любви безглазый мир. Как поэт, я мечтаю о времени, переполненном одной любовью. Ради нежности и красоты я готов забыть все, но не могу рассчитывать на успех у возлюбленной адмирала. Поэтому хочу я одной тишины; но тишина не поселяется в моей душе… — Маслов оборвал речь. — А вот это одна из дочек великой княгини Палей. Страшно гордится, что ее брат Дмитрий участвовал в убийстве Распутина. Ты не обижайся, но все эти бывшие князья, графы, бароны, княгини, баронессы в Омске утратили свой блеск, выцвели и как-то поблекли. Скверно быть бывшим…
— Омск перенасыщен ими, как лужа грязью, — пошутил Долгушин.
— Очко в твою пользу, — одобрил шутку Маслов и опять вернулся к княгине Палей: — Прелестная эта дама уверяла меня, что Февральская революция подготовлена английским послом Бьюкененом в Петрограде. По ее словам, государь во время аудиенции не пригласил сэра Джорджа Бьюкенена присесть. Посол обиделся и устроил дворцовый переворот, который и называется Февральской революцией. Просто и хорошо — никаких Керенских, никаких большевиков! Милая, прелестная княгиня. Подойдем поцелуем ей ручку…
— Позже, — остановил поэта Долгушин, — когда она покинет этого чешского гуся.
— Терпеть не могу генерала Сырового. Гонору в нем, дутого величья… Можно подумать, что именно он спас Сибирь от красных. Ему глаз выбили в кабаке, он же утверждает — в бою под Самарой.
Генерал Сыровой пучил правый, в кровавых прожилках, глаз. Он считал себя националистом- революционером, но сердечная беседа с русской аристократкой, родственницей царя, доставляла ему наслаждение.
— О, я помню, как началась революция! Сперва появились красные тряпки на улицах, потом раздались мятежные крики. Наш добрый народ любит государя, но его величество не успокоил взбунтовавшуюся чернь, и бонапартик Керенский поселился в Зимнем дворце. А теперь эти ужасные большевики, эти монстры…
— Будьте спокойны, княгиня, мы свернем шею большевикам. — Сыровой авторитетно крякнул, повел локтем, охраняя даму.
— Слышал рассуждения княгини Палей о революции? — спросил Маслов. Каково?
— Дивные мысли! А это кто?
— Михайлов, министр финансов. Его прозвали Ванькой Каином, он больше любит допрашивать арестованных в подвалах полевого военного контроля.
В дверях появился зафранченный толстяк.
— Червен-Водали, но все шутя величают его Чернила ли. Вода ли. Во имя какой-нибудь взбалмошной
