позднее, — сказала Тамара Матвеевна, делая вид, что относит его вопрос к деньгам. Это и в самом деле немного успокоило Семена Исидоровича. — Все будет отлично. Всегда во всем будем вместе, это главное… Вот и Мусенька, слава Богу, завтра приезжает…
— А если я умру?
— Какой вздор ты говоришь! Я тебя очень прошу…
— Нет, ты только скажи…
— Слава Богу, еще никто не умирал от диабета в легкой форме… Как тебе не стыдно! Особенно после консилиума, когда они оба ясно сказали, что никакой опасности нет…
— А ты мне правду передала насчет того, что они сказали?
— Даю тебе слово, — солгала Тамара Матвеевна. Эти слова резнули Семена Исидоровича: если б действительно была полная правда, то Тамара Матвеевна сказала бы: «клянусь твоей жизнью!» — Я встану, пить что-то хочется… Может, и тебе налить свежей воды?
— Да, пожалуйста, — упавшим голосом сказал Кременецкий.
XVIII
Первое впечатление было у Муси очень тяжелое. Она была достаточно подготовлена: по дороге с вокзала, в узком автобусе гостиницы, Тамара Матвеевна, вытирая слезы, говорила ей, что Семен Исидорович потерял больше пуда в весе и очень ослабел. Но все же Муся не думала, что ее отец так болен.
Он сидел в кресле, у покрытого белой скатертью столика, на котором стояли лекарства, графин, стаканы. Семен Исидорович с радостным волнением встал при виде дочери. Муся подбежала к отцу и горячо его поцеловала. «Господи, как он изменился!..»
Еще входя в комнату, она полусознательно подготовляла выражение лица и тон, — радостно- деятельный, бодрый и веселый. Но обычное чутье ей несколько изменило: тон ее был веселее и шутливее, чем следовало.
— …Да, конечно, вы не пополнели, папа, что правда, то правда. Верно, вас здесь плохо кормят? Как же это вы, мама? Я думала, на вас можно положиться… Мама, кстати, тоже похудела, — говорила, не останавливаясь, Муся. — Не иначе как вас плохо кормят…
— Кормят швицеры не важно, берегут деньгу, — сказал Семен Исидорович. — Аппетит у меня слава Богу… Вот только пичкают всякой дрянью. Хлеба не ешь, сахару не ешь, какая уж еда без хлеба? А сахарина этого я видеть не могу…
— Сами виноваты, папа, сами виноваты. Я где-то читала, что сахарная болезнь чаще всего бывает от пьянства и излишеств. Вот теперь и расплачивайтесь за грешки…
Семен Исидорович слабо улыбнулся.
— «Вкушая вкусих мало меду», — сказал он. Тамара Матвеевна вздрогнула, она знала конец этой цитаты. — Мало меду, а уж алкоголя и того меньше.
— Вот теперь и питайтесь акридами, — ответила Муся. Ей самой ее тон показался глупым и фальшивым. — Слава Богу, что врачи обещают вас скоро поставить на ноги.
— Кажется, не очень обещают, — сказал Семен Исидорович, взглянув искоса на дочь. — Это тебе мама сказала?
— Ну да, мама, кто же другой? То, что говорилось на консилиуме. Нет, правда, папа, скажите мне сами, как вы себя чувствуете. Вы ведь знаете: каждый себе самому лучший врач.
— Неважнецки себя чувствую, милая, неважнецки. Хвастать не могу.
— Вид у вас — как сказать? Конечно, вы похудели, но лицо свежее, чем было тогда, в Копенгагене… А самочувствие? Хуже, чем было весной?
Семен Исидорович только вздохнул. Выражение лица его ясно показывало: и сравнивать нельзя.
— Моргенштерн мне еще в Берлине говорил, что так всегда бывает при легкой форме диабета, — начала Тамара Матвеевна. — Сначала как будто на вид ухудшение, а потом быстрое улучшение и полное выздоровление, если, конечно, строго соблюдать режим… Но папа…
— Как хорошо, мама, что вы тогда свели папу к Моргенштерну! Это прямо счастье, что болезнь удалось захватить в самом начале. Хуже всего, когда запускают… Вы знаете, у Вивиана одна тетка больна сахарной болезнью…
— Та, которая недавно скончалась?
— Нет, другая, папа. Эта, слава Богу, жива и по сей день… Мама, постучите по дереву… Ей семьдесят третий год. Так вот, эта умная английская леди пять лет прожила с сахарной болезнью и не догадалась обратиться к врачу. Не мудрено, что она теперь, кажется, десятый год на режиме…
— Где же она живет? Я думал, у Вивиана только одна тетка?
— Целых три. Богатая, к сожалению, была только одна, вот та и умерла. А эта живет где-то в Шотландии.
— И ей семьдесят три года?
— Ну да, почему вас это собственно удивляет, папа? Она свободная британская гражданка и может жить сколько ей угодно… Но возвращаясь к вам, что вы чувствуете? У вас боли?
— А ты думала!.. Все время внутри что-то трясется… Не знаю, как это тебе передать… Здесь трясется… Да еще фурункулы. Как будто пошаливает и сердце… Постоянная жажда…
— Так вы пейте. Слава Богу, мы не в Сахаре.
Тамара Матвеевна с укоризной посмотрела на дочь. Она тоже чувствовала, что Муся взяла неверный тон. Это видно было и по тому, что Семен Исидорович даже не улыбнулся.
— Нет, правда… Что вам можно пить, папа?
— Зибер разрешил папе воду с красным вином, — сказала Тамара Матвеевна. — Вот видишь, в графине. Папа очень много пьет, это тоже не следовало бы.
— А вино у швицеров дрянное…
— Отчего же вы мне не написали? Я бы вам привезла из Парижа.
— Ты думаешь, что я даю папе швейцарское вино? Это самое лучшее французское бордо, я только случайно здесь достаю очень дешево.
— Может, оно и бордо, а по-моему, бурда, хоть, верно, влетает здесь в копеечку. Она скрывает от меня расходы по моей особе. И то, делишки скверные. Башка чиста, так и мошна пуста.
— Вот когда выздоровеете, будете пить с Вивианом шампанское на Монмартре. Он, как вы, много пьет. Правда, чистое вино, без всякой воды…
Семен Исидорович на этот раз улыбнулся, но, видимо, нарочно, с напряжением.
— «Батюшка Монмартр», — как говорили в старину наши ветераны… Да, так что же твой Вивиан? Я и не спросил. Иногда кажется, что у меня и память ослабела.
— Ничего подобного!
— Ты не замечаешь, золото… Так что же Вивиан?
— Ничего, спасибо. Он придет через полчаса: решил, видите ли, что вначале нам будет приятнее между собой.
— Он страшно деликатный, Вивиан, — вставила Тамара Матвеевна.
— Как же господин подполковник смотрит на милое положение вещей в Европе?
— А уж это вы у него спросите, меня он в это не посвящает, по моему бабьему уму…
— Знаешь, Мусенька, кого мы встретили в Люцерне? Меннера! Да, он с женой здесь в Люцерне уже довольно давно. Бежали из России еще в декабре…
— Это тот петербургский адвокат? Ведь папа, кажется, очень его не любил?
— Нет, отчего? Когда-то он, действительно, очень завидовал папе. Но разве ты не помнишь, на юбилее они совершенно помирились. — Тамара Матвеевна обычно говорила просто: юбилей, разумея чествование Семена Исидоровича. — Они довольно приятные люди, мы здесь с ними часто встречаемся.
— Да, да, встречаемся… А кто старое помянет, тому глаз вон.
— У вас. папа, новый халат?
— Да, я купила папе в Берлине.
— Очень красивый, — похвалила Муся. Халат был дешевенький, ей это было странно: Семен Исидорович в Петербурге одевался у лучшего портного, и все его вещи были очень дорогие. — В Петербурге ваш халат носил Витя, у него он волочился по полу…
