между ним и революционно-демократическим лагерем. Позднее поведение австрийского двора в отношении Венгрии и поддержка, которую император встретил в среде крупного дворянства, отрезвили Кошута. Он понял, что магнаты будут противиться преобразованиям в стране и не дадут должного отпора Австрии.
Танчич наблюдал за министром, который продолжал стоять у окна.
Понимая, во власти каких противоречивых дум сейчас находится Кошут, он тихо поднялся и медленно направился к выходу. Остановился у порога, оглянулся. Кошут не менял положения.
По мере того как затихали шаги редактора газеты, Кошут всё острее чувствовал душевный разлад. Среди лучших людей своего круга и у обездоленных людей из народа он всегда встречал сочувствие и готовность идти за ним. Как же получилось, что в час решительной схватки у него исчезла уверенность во вчерашних друзьях? С чем ушёл от него этот верный сын венгерского народа? Унёс с собой строгое осуждение? Ушёл врагом? Враг!.. Как нелепо звучит это слово в применении к человеку, которого недавно так именовал начальник полиции… «Кто знает, может быть, Танчич на более верной дороге!.. Я упрекал его в нетерпении, но разве и народ не терял терпения, пока я искал золотой середины? Да, надо согласиться с тем, что революция не терпит компромиссов. Тот, кто, совершая революцию, останавливается на полпути, сам роет себе могилу».
В кабинет вошёл секретарь:
— Без десяти минут двенадцать. Сейчас должно начаться заседание совета министров.
— Да, да, — встрепенулся Кошут, но не поднялся с места.
Секретарь почтительно стоял в ожидании.
— Тюремный режим был строгий, — прервал молчание Кошут, продолжая какую-то свою мысль. — Книг я не получал, никого ко мне не допускали. Единственным моим развлечением были два жаворонка в клетке, которых мне разрешили держать в камере. Я с ними очень подружился за время трёхлетней совместной жизни.
Секретарь в недоумении смотрел на Кошута, не понимая, куда он ведёт.
— В один прекрасный день, — продолжал Кошут, будто беседовал сам с собой, — мне неожиданно сообщили об амнистии. Покидая тюремную камеру, я открыл дверцу клетки и выпустил птиц через оконную решётку. Расставаясь с ними, я насыпал хлебных крошек на оконный карниз. «Человек в тюрьме часто теряет способность бороться, держаться за жизнь, — подумал я. — Мои товарищи по несчастью — жаворонки, — возможно, разучились жить на воле. Если они не смогут там прокормиться, они вернутся сюда и найдут пищу на подоконнике». На следующий день я наведался в тюрьму, чтобы узнать у надзирателя, не прилетали ли птицы. И что ж! Ни одна не появлялась. Тогда я понял: птицы умнее меня… К прежнему возврата нет.
Глава четвёртая
Отечество в опасности
После мартовской революции усилилось недовольство южных славян, стремившихся отделиться от Венгрии. Это движение тайно, а подчас и незамаскированно поддерживали австрийские власти.
Император поспешил назначить Ела́шича командующим всеми находящимися в Хорватии войсками, в том числе и венгерскими армейскими частями, входившими в состав общеимперской австрийской армии.
Отчаянный рубака, опасный интриган, отпрыск обедневшей дворянской семьи, искавший случая выдвинуться, сделать карьеру и обогатиться, хорватский бан[47] казался именно той фигурой, какая нужна была австрийскому императору и его приближённым в начатой ими коварной игре.
Он мобилизовал сербов и хорватов и разместил собранную армию у берегов Дравы, отделяющей славянские земли от венгерских. Это уже был открытый вызов.
Тщетно пытались венгры добиться от австрийского правительства решительных мер против Елашича. При дворе считали, что действия бана отнюдь не противоречат общеимперской конституции: Хорватия внутри венгерского государства пользуется-де такой же автономией, как Венгрия внутри Австрийской монархии.
Премьер-министр Баттиани, вернувшись из Вены, созвал Государственное собрание. На этот раз его покинуло обычное спокойствие.
— На границе нашего отечества, — говорил он с трибуны собрания, — угроза растёт час от часу… В присутствии имперского правителя Елашич дал нам обещание отозвать обратно свои войска, продвинувшиеся до самой границы, если венгерское правительство отзовёт свои. Мы отодвинули войска до самого Дуная. Несмотря на это, Елашич продолжает собирать значительные силы на границе. Вот почему в этот решающий момент я призываю комитаты, расположенные на территории между Дунаем и Дравой, создать добровольную национальную гвардию в самый короткий срок.
Бурными аплодисментами ответили собравшиеся на слова председателя.
Впервые из уст графа Баттиани исходил призыв к вооружённой защите. Оставаясь сторонником мирных реформ, он обещал императору не торопиться с организацией собственных министерств: военного и финансового, на чём энергично настаивал Кошут.
Лайош Кошут старался по мере сил улаживать затруднения, какие он встречал в своей ежедневной финансовой деятельности именно из-за того, что венгерский бюджет зависел от общеавстрийского. Но, как ни важно было для страны иметь самостоятельные финансы, ещё важнее для её судеб было создание своей армии.
Депутаты Государственного собрания ждали поэтому, что министр финансов выступит сегодня вслед за премьер-министром. Но Кошут не появлялся в министерской ложе, не сидел он и в креслах на своём депутатском месте. По залу пронёсся недоуменный шёпот, который сменился тревожной тишиной, когда было объявлено о болезни министра финансов.
Нервная, напряжённая работа последних месяцев заметно отразилась на слабом организме Кошута. Превозмогая усталость и невзирая на хроническую болезнь сердца, он появлялся всюду, где требовалось его личное участие. Но всему бывает предел, и Кошут слёг.
После некоторого замешательства среди депутатов, вызванного этим сообщением, на трибуну поднялся лидер радикальной оппозиции Ла́сло Ма́дарас.
— Мобилизация национальной гвардии — важное звено в организации народной армии, но это полумера. Премьер-министр ничего не сказал о наборе гонведов[48], о создании самостоятельной венгерской армии, а это дело не терпит дальнейших проволочек…
— Для этого, — бросил с места граф Сечени, — прежде всего нужны деньги!
— Деньги? — переспросил оратор и повернулся в сторону министерской ложи.
— Да, да, деньги! Здесь нет сегодня министра финансов, он мог бы подтвердить, что касса наша пуста. А война, даже самая справедливая, требует денег, денег и денег!
Зал замер. Теперь все глядели на Мадараса.
Однако на этот раз ответный удар последовал не с трибуны.
— У нации всегда найдутся деньги для защиты отечества!
Все повернули головы к дверям, откуда донеслись эти слова.
На пороге стоял Лайош Кошут.
— Нация нас не оставит. Если же у неё не хватит денег, мы достанем их с неба, а если не откликнется и небо, мы раздобудем их из преисподней!
Появление Кошута было так неожиданно, что депутаты замерли на своих местах.
В наступившей торжественной тишине мёртвенно-бледный Кошут нетвёрдой поступью поднялся на трибуну.
Опомнившиеся от неожиданности депутаты встретили министра шумными приветствиями.
Опираясь о кафедру, Кошут продолжал:
— Господа, я полон сознания величия этой минуты… Я пришёл сюда, чтобы призвать вас к спасению
