Ничего не подозревая о только что разыгравшихся событиях, которые, быть может, весьма близко касались его, он терпеливо ожидал, когда спустятся на землю ночные тени, чтобы выйти из своего убежища.
Не подавая ни малейшего признака жизни, подперев продбородок ладонями рук, упиравшихся в землю, устремив взор в пространство, он мечтал.
Божественное вдохновение, которое он умел вызвать на своем лице, находясь среди толпы подобных ему нищих, и которое так гармонировало с лохмотьями гуссаина — теперь исчезло. На его лбу легли глубокие складки; глаза горели; крепко стиснутые губы указывали на сильное волнение, происходившее в нем.
О чем же мог мечтать пария? Что за личность скрывалась под этой маской голодного нищего? Читатели, как я полагаю, без труда догадываются, что это был факир Сукрийяна.
Опять он, и при том, снова живой после того, что с ним произошло!
Когда Пензоне выбросил его из шлюпки в море, Сукрийяна, менее всего ожидавший такого стремительного нападения, стал погружаться в волны. Стесненный узкой одеждой клерика, он успел — таки хлебнуть соленой воды. Однако, его необыкновенное хладнокровие не замедлило прийти к нему на помощь и он, вынырнув на поверхность, держа голову над водой, принялся сильно и мерно рассекать волны.
Через сотню — другую взмахов он мог уже разглядеть шлюпку, несомую течением к скалам и уносившую от него Пензоне и Дебору.
Факир испустил крик дикой ярости и, ускорив свои движения, стал делать нечеловеческие усилия, чтобы достичь исчезавшей с его глаз шлюпки.
Он знал, что его спасение только в этой посудине, черным пятном выделявшейся на беспредельном океане. Правда, он был уверен, что встретит там, на шлюпке, страшного врага, но разве это не лучше того, что он, Сукрийяна, пойдет ко дну, не отомстив за себя? Да, Сукрийяна не боялся борьбы. Он чувствовал во внутреннем кармане своего редингота лезвие ножа, который он не забыл унести с парохода. Неожиданное нападение Пензоне не дало ему времени пустить в ход свое оружие. Но с каким невыразимым удовольствием он всадит теперь нож в трепещущую грудь своих врагов.
Сукрийяна был превосходным пловцом, да кроме того, его силы умножились от инстинкта самосохранения, не говоря уже о жажде мщения. Но хотя шлюпка не особенно скоро продвигалась вперед, все — таки была от него на значительном расстоянии, и силы факира тратились в напрасном желании достичь ее.
Плывя по волнам с дикой энергией, Сукрийяна отчаянно боролся с течением, но с каждым новым взмахом руки он чувствовал, что расстояние увеличивается все более и более между ним и призрачной целью, к которой он стремился.
Погружаясь в волны, выплывая на поверхность, он только изредка мог различать шлюпку когда появлялся на гребне какой-нибудь волны. А расстояние, отделявшее его от ненавистных врагов, беспрестанно увеличивалось!
Неужели он так глупо погибнет?
Несмотря на весь свой фатализм, он чувствовал, что сердце его сжимается в смертельной тоске. Холодный пот на его челе смешался с пеной соленой воды. Мускулы отказывались ему служить: их сводила судорога от долгого пребывания в холодной воде. Еще несколько минут, и его покинули силы.
Вдруг что-то сильно ударило его в грудь. Это был обломок мачты или какой-нибудь снасти с затонувшего судна. И странное стечение обстоятельств! Это был тот самый обломок, на котором держался мистер Токсон, пока не был поднят в лодку.
Сукрийяна, конечно, этого не мог знать. Не долго думая, он с отчаянием уцепился за этот, посланный ему богами, обломок.
Но бревно выскользнуло из — под него; он сделал попытку вынырнуть еще раз, но потерял сознание и пошел ко дну…
Когда он пришел в себя, то увидел, что лежит на дне шлюпки, в которой сидело мокрых, почерневших от дыма, в разорванных платьях человек двадцать.
Эта шлюпка была единственная, пережившая гибель «Лаконии», а ее пассажиры и матросы — единственные свидетели взрыва.
Бог знает каким чудом уцелевшие, они носились по волнам, когда после ужасной ночи вдруг заметили в пол — сотне метров от себя, среди всякого рода обломков, шлюпку без видимых повреждений.
Двое из потерпевших крушение напрягли последний остаток сил и поплыли к спасительному суденышку, забрались в него и с невероятными усилиями бросились на помощь остальным.
Кто только остался жив, нашел место в лодке, которую направили к берегу.
В эту же шлюпку был подобран и факир или, лучше сказать, пассажир Иеремия Скидэм, пастор из Цинциннати.
Прих одится верить, что если Бог существует для добрых людей, то он существует равным образом и для других, потому что Сукрийяна был вырван из рук смерти только благодаря вмешательству, и кого же? — его жертв!
Когда лже — Иеремия Скидэм, согретый забот ливым массажем и несколькими глотками рома, узнал о только что описанных нами событиях, он к величайшему своему удивлению мог констатировать две вещи.
Первая — что никто не подозревал об истинной причине взрыва на «Лаконии», и вторая — что ни мистер Токсон, ни Кэннеди, ни Тит Джоэ, его соучастники, не находятся в числе пассажиров шлюпки.
Понятно, почему он должен был поздравлять себя с исчезновением этих троих людей.
На помощь шлюпке не замедлили явиться в большом количестве люди, которые, при известии о крушении на «Лаконии», покинули соседние гавани и направились вдоль берега на поиски уцелевших пассажиров и их вещей.
Заботливо доставленные в береговые порты, потерпевшие крушение были отправлены, за счет пароходной компании, каждый куда кому надо.
Мистер Иеремия Скидэм избрал своим конечным пунктом Сутгамптон.
Бесполезно прибавлять, что он, в качестве духовного лица, был предметом особых забот и внимания во всех городах, через которые ему приходилось проезжать. Агентство Евангелической Миссии позаботилось достать ему полный костюм и снабдить значительной суммой денег на дорожные издержки. Сукрийяна, часто сталкивавшийся в Индии с английскими миссионерами, искусно умел подражать их манере говорить и держать себя, и весьма кстати, при случае, приводил цитаты их библии, а большего и не требовалось, чтобы снискать к себе благоволение Евангелического агентства.
В то время, как мистер Токсон с семьей отдыхал в Лондоне, Сукрийяна сел в Сутгамптоне на один из пакетботов линии Peninsular and Oriental, и направился в Бомбей.
А теперь он в Ниджигуле. Он размышляет.
Наконец-то приближается торжественный момент. Находясь на таком незначительном расстоянии от Гондапура, он с нетерпением считал те часы, которые оставались до начала великого праздника, до того момента, когда он, если бы не было святотатственного похищения, предметом которого сделался он, должен был проснуться в славе своей, среди молений жрецов и криков радости верующих.
Он достиг бы тогда того, к чему стремился в течение всего своего существования: он занял бы верховную власть над двумя миллионами нирванистов, рассеянных по всей Индии, пропитанной вековыми суевериями человечества, в этом истинном музее верований почти всего мира, секта нирванистов заключает в себе революционный дух и в то же время стремление к самым древним преданиям народа.
Известно, что браманизм, являясь господствующей религией Индийского полуострова, имеет своей характерной чертой, с точки зрения общественной, кастовое устройство исповедующего его народа, которому обязана Индия своей слабостью и своим порабощением. Но официально прикрываясь браманизмом, появились различные тайные общества, совершенно противоположного направления, считающие своим идеалом справедливость и равенство. Общества эти опираются на предания древности, более или менее достоверные, предания золотого века, — той счастливой эпохи, воспоминание о которой живет еще в сердце народов, — когда не существовало еще иерархии на земле и когда, согласно одной из
