- Ты не можешь простить брату, что он назвал тебя безумным, - продолжала она. - Где же твоя любовь? Разве не должно прощать брата своего?
- Я прощаю Иамеса за то, что он назвал меня безумным. До семидесяти семи раз прощаю брату своему.
Марии показалось, что она достучалась до сердца Иисуса, и сейчас братья обнимутся.
- Но безумным он назвал вместе со мной то, что больше меня. Дух Святой! Я прощаю хулу на меня, но не могу простить хулу на Духа Святого. Можно оскорблять человека, нельзя оскорблять то, что выше его - истину.
Мария смотрела на него с печалью.
- Но Иамес ничего не говорил о Святом Духе.
- Потому что он его не знает!
- Только ты все знаешь, - не выдержал нашрит.
- Увы! Это так!
Марии хотелось что-то сказать еще, но Иисус коротко обнял ее, поцеловал и решительно произнес:
- Прощай, мать. Я сожалею, что так вышло. Тебе пришлось унизиться перед этими людьми ради меня. Больше я этого не допущу. Извини. Прощай, Иамес. Прощайте, братья.
- Сын мой, кто высоко возносится, тому падать будет больно, - почти простонала Мария.
Иисус печально и ласково улыбнулся ей:
- Я давно уже упал и разбился об эту землю. Худшее со мной уже случилось, мать. Я оказался в этой преисподней. Не беспокойся за меня.
Он повернулся и двинулся к выходу со двора и только тогда увидел Иоанна. Ласковая улыбка не появилась на его лице, но он обнял и поцеловал юношу, не сделав этого с родными братьями.
- Прощай, Иоанн.
В плавное течение жизни, к которому привык юноша, Иисус внес стремительность и новые чувства. Он только появился и уже исчезал, словно заезжий волшебник. По родству душ, которое и рождает понимание между людьми, Иоанн догадывался, что мог бы стать Иисусу ближе, чем все братья на свете, но теперь это становилось невозможным: Иисус стряхнул прах этого города со своих сандалий и больше в него никогда не вернется.
- Вы уходите? - глупо пробормотал он.
Иисус кивнул головой.
- Я провожу вас.
- Не стоит, Иоанн. Твой отец узнает об этом.
- Мне все равно.
- Не должно быть так. У тебя впереди жизнь. Распорядись ею получше.
- Я провожу вас, - упрямо повторил Иоанн и пошел с ним.
Ему многое хотелось сказать. Чувства переполняли его, но именно поэтому все слова казались слишком ничтожны. Они шли по просыпающемуся городу. Во дворах слышались голоса, мычание коров. Перед домами женщины кое-где мели улицу, уже встречались горожане. Они проходили без приветствий. Иоанну было неловко.
- Они хорошие люди, - наконец, выговорил он, - просто вчера взбесились.
Иисус снисходительно улыбнулся.
- Только из хороших людей и состоит мир. Почему же он так плох?
Это был не вопрос. Иоанн понял, что ему не нужно отвечать на него.
На окраине города они остановились. Иисус еще раз коротко обнял юношу.
- Прощай, Иоанн. Не стану тебе желать хорошего. Не хочу пожелать и плохого. Сам разберешься.
- Прощайте, учитель.
Он в первый раз назвал Иисуса учителем. В первый - и в последний. Противоречивые желания разрывали его: верность родительскому дому и страсть к неизведанному. Вероятно, когда-то так же стоял Иисус на перепутье между прошлым и будущим. Но он ушел, как ушел сейчас во второй раз вместе с хромым Иудой. Глядя им вслед, Иоанн загадал: “Если учитель обернется и позовет меня, я пойду с ним. Пусть же он обернется!” Но Иисус не обернулся. Они спускались все ниже и ниже по пологому склону, исчезая за горизонтом: сначала их ноги, потом тела и затем головы - словно провалились под землю.
До сих пор Назарет казался Иоанну достаточно вместительным, теперь он стал тесен для него. Милые сограждане перестали быть милыми ему. Он видел демонов и отпечатал их в своем сознании. Отец возобновил свои прогулки, но теперь, когда он ловил очередного прохожего и начинал его мучить своими судейскими нравоучениями, юноша злорадно думал: “Так тебе и надо!” И эти жалкие, трусливые шакалы чуть не загрызли льва! Душно стало Иоанну в городе-могильнике. Он не находил себе места. Это были муки любви, умноженные интеллектуальным голодом. Возлюбленный учитель имел глаголы истины. Дни тянулись, и тянулись, и не хотели кончаться.
Зеведей смотрел на сына с недоумением. Если бы мальчишка сох по девушке, это было бы понятно, но он тосковал после исчезновения плотницкого сына. Это оскорбляло судью.
Однажды в дом явился посыльный с приглашением на свадьбу от дальнего родственника из Канны. Зеведей призвал сыновей.
- Собирайтесь. Заодно и вам присмотрим невест. Кана славится в Галилее своими невестами. Подыщем вам Ребекку и Рашель.
Иоанн лишь кисло поморщился.
- Пусть Иаков женится.
- Почему я?
- Ты старше.
- Сыны мои, - вмешался судья, - вам обоим пора жениться, чтобы тоска не заедала вас. Так определил Господь людям, чтоб не исчез их род с земли.
Иоанн без всякого энтузиазма стал собираться. За свою жизнь он навидался достаточно свадеб. Сначала среди детворы, которая рассматривала всякую свадьбу как увеселение для нее самой и спешила первой на призывы труб и бубнов. Там они совали во все свои носы, шныряли меж столами, мешались у всех под ногами, крутились среди танцующих, получали шлепки, подзатыльники и, наконец, сытые, падающие с ног от усталости, отправлялись спать, счастливые больше, чем все остальные участники свадьбы. Старше он чинно стоял среди подростков, набирающихся опыта взрослого поведения, и впервые задумывался, зачем мужчины и женщины женятся и что происходит в шатре жениха. Еще позже он сидел за столом в числе друзей жениха и находил всю процедуру глупой и скучной. Многолюдье его сковывало, суета раздражала. В отличие от своего отца, он не любил пиры и собрания. И в очередной свадьбе Иоанн не предвидел ничего нового. Старики и старухи будут ревниво следить за соблюдением ритуалов, которым тысяча лет, чтобы все было, как у них в молодости и чтобы из века в век сохранялись неизменными народные традиции. И, конечно же, найдут чем быть недовольными: жених не так стоял, невеста не так смотрела, стол был небогат, вино было плохое.
Они запрягли коня в повозку и отправились в Кану. Иоанн ехал навстречу своей судьбе, но не мог об этом знать. Свадьба в Кане станет главным чудом его жизни. Стареющий, больной Зеведей хотел лишь порадовать себя еще одним торжественным развлечением и сыграть роль “свадебного генерала”, которая тешила его самолюбие. Если бы он знал, чем окончится эта поездка …
Зеведей не любил опаздывать и потом занимать оставшиеся места. Пиры не начинают до прихода царей, но он царем не являлся. Поэтому судья предпочитал приходить заранее на все торжества, занимать приличествующее ему место и затем взирать на вновь прибывающих, чувствуя себя главным гостем. Он остался доволен приемом. Отец жениха приветствовал его по-родственному и усадил за верхний стол в самых почетных местах. Зеведей критически обозрел просторный двор, столы, убранство, шатер жениха. Все было пристойно и по-фарисейски. Гости только начинали собираться. Распорядитель пира рассаживал их согласно статусу и родству.
Свадьба уже шла своим чередом, музыканты играли, новобрачные принимали поздравления, гости ели и пили, Зеведей вел застольные разговоры с хозяином дома, Иоанн умирал от скуки, когда во двор вошли Иисус с Иудой в сопровождении какого-то человека.
