- Сиди, - раздался властный голос.
Матфей застыл на месте и растерянно взглянул на всадника. Но тот только ухмылялся и молчал.
- Сиди, - повторил Иуда. - Ты ведь слышал, нам не о чем говорить. Бар-Аббас уже уезжает.
Всадник усмешливо оскалился.
- Прощай, старый друг. Не скажу, что был рад тебя видеть, - он резко рванул коня за узду, развернул его и пустил с места в галоп, хлопнув плетью.
Вся банда с гиканьем понеслась прочь от таможни по караванному тракту к Магдале. Иуда брезгливо отвернулся от камешков и комков земли, полетевших в их сторону. Сковывающий страх отпустил мытаря, и ему стало стыдно. Чтобы как-то сгладить свое малодушие, он пробормотал:
-Какое подходящее у него прозвище: бар-Аббас - сын ярости. Наверное, так прозвали его зелоты?
-Не знаю. Когда мы впервые встретились, он назвался именно так: Иисус бар-Аббас. Думаю, это прозвище дали ему его галилейские головорезы.
Мытарь уважительно посмотрел на Иуду, которого банда и ее главарь ничуть не испугали, и очень вежливо спросил:
-У вас была партийная кличка?
-Нет. Иногда меня называли по прозвищу моего отца. Сикариот.
-Сикариот? Человек - кинжал?
-Человек с оружием. Соратник.
-А почему его так называли?
Собеседник Матфея на мгновение задумался, словно решая, говорить ему или нет, и произнес:
-Это было давно. Я уже не помню.
Матфей не стал настаивать. Вместо этого он решил спросить о том, что давно хотел узнать.
-Скажите. Почему вы тогда, пару лет назад, не дали бар-Аббасу убить меня? Ведь вам не жалко было какого-то мытаря?
-Не жалко.
-Тогда - почему?
-Я не люблю вида крови.
-Понимаю. Я встречал людей, которые боятся вида крови.
-Я не сказал: боюсь. Я сказал: не люблю.
-А почему бар-Аббас вас послушался?
-Я был казначеем партии. Я давал деньги, оружие таким, как он.
-И вас отпустили?
-Разве я был в рабстве? - стал сердиться Иуда. - Я решил уйти и сказал им об этом.
-Я думал, из этой партии нельзя уйти.
-Не все зелоты такие, как бар-Аббас. Он всего лишь боевик, который вообразил себя самым важным. Носится со своей бандой по Галилее и думает так изгнать римлян. Такие долго не живут. Рано или поздно римляне его схватят и казнят, если не убьют еще раньше свои бандиты. Армию может изгнать только армия. Такой армии нужны деньги, много денег.
-Почему же вы ушли? Разочаровались в зелотах?
-Я разочаровался в мести, - сухо заключил Иуда, давая понять, что разговор окончен.
И теперь, сидя в своей трапезной, Матфей вспоминает свой страх и понимает, что Иисус всегда прав. Смерть нельзя победить, забыв о ее существовании. Она сама напомнит о себе, и чем неожиданнее будет это напоминание, тем страшнее оно окажется. Чтобы победить смерть, ее нужно принять. Учитель говорил:
-Ищите Царство Небесное. А все остальное приложится.
Матфей уважительно взглядывает на возлежащего напротив Иуду, который по-прежнему что-то пишет в своем пергаменте из черного пенала. Он был казначеем зелотов. Вот почему он хорошо разбирается в финансовых бумагах. Но он больше не с ними. Какие же отчеты он ведет до сих пор и хранит в своем эбеновом ящике?
-Можно мне спросить? - вопрошает Матфей.
Иуда отрывает взгляд от своей рукописи и произносит:
-Почему-то я уверен, что спросишь ты о личном.
Матфей расценивает это как разрешение.
-Зачем вы пошли с Иисусом?
-Зачем один человек идет за другим?
-По разным причинам. Ради общей цели, ради выгоды, ради власти, ради дружбы, любви, долга…
-Иногда человек идет за другим человеком, чтобы понять его.
-Как это по-философски! - восхищается Матфей.
Смешанное воспитание, полученное им, в юности, когда он скитался от отца-иудея к матери-гречанке, избавило его от фарисейской узости и провинциализма, от того сознательного невежества, которое не хочет знать новое, чтобы не утратить старое, привычное. Иудаизм претендовал на универсальность, но это была провинциальная универсальность. Все сводилось к Писанию, ибо оно называлось Священным. Иудейские пророки являли образцы патриотизма, но не интеллектуализма.
Человеческая речь имеет, по крайней мере, четыре уровня: бытовой, которым владеют все, литературный, философский и математический. Когда александрийские евреи перевели Писание на греческий язык и ввели его в мировуюлитературу, стало очевидным, что Писание владеет лишь вторым языковым уровнем, но не достигло третьего. Триста лет спустя после перевода Септуагинты александрийский раввин Филон взялся вывести Писание на этот третий уровень, чтобы совместить его с платонизмом, поскольку именно это идеалистическое учение было ближе всего к доктрине единого бога. Для теологии материализм эпикурейцев и мистическое учение гностиков о Софии, которую Иисус называл Святым Духом, были одинаково неприемлемы. Филон стал интерпретировать Тору как философскую аллегорию. В Израиле это сочли кощунством, евреи Империи расценили это как шаг вперед.
Александрия поделена на пять кварталов, названных по первым буквам греческого алфавита. Квартал Дельта заселен исключительно евреями. Уникальный в языческом мире монотеизм толкает их и здесь к изоляции. Спустя несколько лет после смерти Тиберия в 37 году от Р.Х. и восшествия на трон Гая Калигулы, нынешний губернатор Египта Флакк инициирует чудовищную резню евреев в квартале Дельта. Раввин Филон во главе посольства отправится в Рим просить у императора защиты для евреев. Флакк будет сослан и убит. Раввин увидит в этом торжество Бога Израиля, а когда чуть позже убьют и бесноватого Калигулу, - еще одну победу Господа.
А пока он пишет одну книгу за другой. Насмешки над религией отцов вынудили его взяться за этот труд. Просвещенные граждане империи находили теологию иудаизма примитивной. История о Боге, который сотворил мир в шесть дней, а на седьмой, устав, будто жалкий ремесленник, решил отдохнуть, забавляла многих. Септуагинта перевела слово Божье, Филон взялся за перевод Божьей мысли, намереваясь доказать, что только невежда способен воспринимать Тору буквально. Умный же человек должен искать в ней глубокие аллегорические смыслы. И в первой же своей книге “О сотворении мира согласно Моисею” он писал: “За шесть дней, говорит Моисей, был сотворен мир - не потому, что творец нуждался в некой временной протяженности, ибо Богу, не только когда он повелевает, но и когда замышляет, свойственно все делать сразу, - но потому, что возникающим вещам был необходим порядок. Порядку же свойственно число. А по законам природы из всех чисел самое важное при возникновении есть число шесть”.
Публичные чтения Филона стали традицией в квартале Дельта. В этот вечер за сотни километров от Капернаумской таможни в Главной синагоге Александрии он читает свое очередное сочинение “О потомках надменного Каина”. В назначенный час блистающая золотом синагога заполнена людьми, а улица перед нею напоминает театральную площадь. У огромных жаровен греются слуги, дожидаясь своих господ, рабы с паланкинами выстроились в ряд, несколько конных упряжек дожидаются самых знатных и тех, кто не живет в квартале Дельта. Александрийские евреи, которые сильно эллинизировались за многие поколения, живущие в диаспоре, и позабыли родной язык, внимают раввину Филону с восторгом. В своем декламационном искусстве он тоже реформировал традицию, сочетая иудейскую напевность чтения с отчетливой риторикой. Эту манеру чтения не приняли бы ни иудеи, ни греки, но александрийским евреям
