Сурово Заполярье, но зато в короткое северное лето оно по-настоящему красиво.
«Сколь скудна сия страна во всю зиму — так что и описать нельзя, — столь, напротив того, весело в ней жить от весны до глубокой осени, так что изобразить невозможно, — писал Василий Зуев в своем дневнике. — Кто желает сими приятностями наслаждаться, то пускай сам туда съездит, тогда увидит и мне поверит, сколько прилестно летнее тамошней страны состояние.»
Кругом, насколько хватало глаз, тянулись низменные места, покрытые осокой и тальником. На редких буграх росли низкорослые деревья с мелкой листвой. Никифора особенно удивляло, что здешняя береза была высотой не больше полуаршина, а листочки ее были меньше ногтя.
На третий день пути, к вечеру показались голубые горы с белыми кварцевыми вкраплениями. Это были отроги Уральского хребта. На фоне ровной, серой тундры они были суровы и величественны.
Путь шел все дальше на север. Особые трудности случались на переправах через многочисленные речушки. Путешественники вышли к берегам речки Лесной. Она оправдывала свое название. Ее берега заросли мелким таловым, лиственничным и ольховым лесом. Скоро достигли конечной цели — устья реки Лесной, впадавшей в Ледяное море. И было это в 1771 году, июля 14 дня.
Василий стоял у самой кромки Ледяного моря, которое ласково плескалось у каменистого берега. Несмотря на лето, вода была студеной и будто подернутой тусклым свинцовым блеском.
Конечная цель столь длительного и трудного пути! Да, он, Василий Зуев, первым положил эту северную оконечность Урала на карту, первый описал ее. По его пути пойдут многие.
Из Петербурга выехал восторженный мальчик, к морю пришел возмужавший, закаленный в трудностях юноша.
А ледяные волны ласково шумели у ног, набегая нескончаемой чередой на голые каменистые берега. Кто следующий придет к этим берегам? Не мог знать Зуев, что через 125 лет знаменитый русский географ П. Л. Семенов-Тянь-Шаньский так вспомнит о нем: «Первым путешественником, пересекшим Северный Урал на пути из Обдорска к Карской губе еще в 1771 году, был состоявший при экспедиции Палласа студент Зуев...
Если бы маршрут Зуева был бы изучен со вниманием и нанесен на карту... то карты начала XIX века уже не представляли бы таких резких погрешностей, какие имелись на всех картах этой части Сибири».
Теперь путь экспедиции лежал на запад, и Василий решил идти вдоль океана. Он ревностно собирал коллекции морских животных, минералов, водорослей, выбрасываемых на берег. По первому взгляду, берег казался пустынным и безжизненным. Низкие отмели, усыпанные серой галькой да беспрестанно набегающие на них темно-зеленые холодные волны — и ничего больше. Вот медленно накатившаяся волна с силой ударила по отмели и, недовольно шипя, так же медленно откатилась назад, вглубь. Омытые студеной волной прибрежные гальки и камни ярче заблестели под скупыми лучами северного солнца. Блеснуло что-то черное. Василий наклонился и взял в руки кусок каменного угля. Такие находки на берегу Ледяного моря не были редкостью. Значительно реже попадались кусочки то темно-желтого, то кроваво-красного янтаря, называемого поморами морским ладаном.
Уже больше часа идет Зуев морским берегом, внимательно рассматривая дары моря. Рачки, водоросли, минералы — все собиралось и укладывалось в сумку.
Вдруг Зуев услышал приглушенный крик. Сбросив с заплечья тяжелое солдатское ружье, заряженное круглой пулей, Василий побежал вперед. Обогнув выступ, он увидел недалеко от берега желтоватого морского медведя. Медведь носом что-то ворошил между валунами, оттуда раздавался человеческий крик. Зуев закричал:
— Эг-ей! Эй!
Медведица быстро развернулась и неуклюжими, но быстрыми прыжками кинулась навстречу студенту. Василий, устойчивее расставив ноги, поднял ружье. Шагах в десяти медведица поднялась на задние лапы и двинулась на охотника. Из разинутой пасти зверя несло неприятным запахом сырой ворвани. Василий навел мушку прямо в красный зев зверя и нажал спуск. Грохнул выстрел. Все заволокло густым, черным дымом. Медведица, рявкнув, осела на гальку и, загребая лапами, свалилась на бок. Василий подскочил к валуну. Там лежал молодой ненец в разорванной одежде, сжимая в руке сломанное древко копья. Зуев бросился за водой. Смочив раненому голову и положив его удобней, Василий дважды выстрелил в воздух. Вскоре прозвучали ответные выстрелы Никифора.
Никифор явился с толмачом. Вместе осмотрели охотника. Серьезных повреждений не обнаружили, хотя зверь помял его крепко, даже нанес несколько поверхностных ран. Раны перевязали, и охотника положили на кучу сухих водорослей. Толмач ушел за оленьей упряжкой, а Василий и Никифор решили снять шкуру с медведя. Возле туши неожиданно увидели они белый комочек. Медвежонок!
— Ну, вот тебе, Федорыч, и утеха, — произнес Никифор, разглядывая медвежонка, — глянь-ко какой белый, чистый снег. Вот и назовем его Снежок. С собой повезем. Академику-то Петру Семеновичу подарок заправский, живой морской медведь.
— Твоя правда, Никифор!
Подкатили нарты. Медвежонок, довольно урча, устроился у меховой одежды Зуева. Так Снежок стал равноправным и самым неугомонным членом экспедиции. Он то терся около Зуева, когда тот писал поденную запись, то норовил выпросить лакомое у Никифора, особенно баловавшего его, то, бесцеремонно забравшись в ворох меховой одежды и устроив из нее себе логово, безмятежно спал.
25 июля экспедиция вышла к Карскому заливу. Вечером версты за три-четыре вдали Зуев, увидел цепочку костровых огней, вытянувшуюся вдоль залива. Кто это мог быть? Самоеды? Они такие костры не жгут, ватагами не собираются. На всякий случай Василий наказал дежурным казакам бдительнее нести караульную службу.
Рано поутру к месту стоянки экспедиции подплыла лодка. Из нее поднялись шесть кряжистых поморов с обветренными и просоленными морским ветром лицами и неторопливой походкой, вразвалку направились к палаткам. Зуев принял их радушно. Поморы, несколько смущенные молодостью начальника, сели в кружок, приняли угощение и постепенно разговорились.
— Пустоозерские мы. Вот на рыбный промысел сюда пришли. Нас в ватаге-то 40 человек будет, — рассказывал самый старый из поморов, видимо, старшина.
— А что промышляете? — поинтересовался Зуев.
— Из красной рыбы — семгу, из белорыбицы — омуля. В сеть навага идет, но мы ее не берем, нестоящая, самоедская да остяцкая еда. Рыбу солим в бочках да морем в свою сторону везем. Но попутно, конечно, и с самоедами торг ведем. Мягкую рухлядь да рыбий зуб у них берем.
— А как лов?
— Лов ноне ничего.
Воспользовавшись случаем, Василий Зуев выехал с рыбаками на их лодке к месту лова. И лов посмотреть любопытно, и добыть морских животных и рыб для коллекции неплохо. Поездка была удачной. Коллекция экспедиции пополнилась новыми образцами. Стали готовиться в обратный путь. Резко похолодало. Выпал снег. На первую ночевку остановились в лесочке.
Сидя у костра, Василий наблюдал за проводником Ункой. Из кусочков китового уса он острым ножом отделял узкие пластинки с заостренными концами. Потом нарезал ленточки тюленьего жира. Гибкую пластинку свертывал в спираль, перевивал ее ленточкой жира. Скрученный шарик время от времени опускал в растопленный жир, который сразу же застывал на морозе. Так он приготовил четыре жировых шарика величиной с куриное яйцо. Завтра с ними пойдет на медвежью охоту.
Утром за Ункой увязался и Зуев. Они вышли на берег и разбросали шарики-приманку. Не прошло и часу, как показался белый медведь. Передвигался он быстрыми прыжками, нелепо подкидывая зад. Вдруг насторожился — почуял запах ворвани. Мигом разыскал шарики и проглотил их. Обнюхав все вокруг и убедившись, что больше съестного ничего нет, медведь направился дальше. Зуев и Унка последовали за ним
