зову сердца' надо же...'
Он шагнул навстречу Николаю, осторожно взял из его руки прозрачную папку с документами, положил ее на стол. Встретился с его глазами, словно притягивая, впитывая его взгляд.
И прочитал в этом взгляде готовность предать. Предать от страха, от пустоты, от бессилия.
Николай вздрогнул, попятился. С его удивительным гостем происходило что-то странное, что-то удивительное: его разноцветные глаза вдруг утратили свой цвет, стали прозрачными, как талая вода, и такими же холодными...
Николай еще немного отступил и почувствовал спиной стену.
– Почему.., за что... – пробормотал он трясущимися от страха глазами. – Ведь я служил вам.., верно служил...
– Ты служил нам, – повторил гость, – и поэтому тебе будет дарована великая милость.
Самая великая милость, которая может быть дарована смертному: легкая, безболезненная смерть.
Он протянул вперед свою легкую, сухую, как ветка высохшего дерева, руку и едва коснулся горла своего гостеприимного хозяина. Тот тихо ахнул и мешком рухнул на мягкий ковер. Глаза его подернулись бесцветной пленкой забвения и уставились в потолок, будто Николай прочел там какие-то пылающие письмена.
Его гость опустился на одно колено и сухими холодными пальцами закрыл эти глаза.
– Hoc немного тоньше, – озабоченно проговорил отставной военный, вглядываясь в экран монитора, – и с небольшой горбинкой. Да, примерно такой.., уши меньше.., плотнее прижаты к голове.., нет, не такие, снизу закруглены.., вот это больше похоже...
Он уже второй час сидел рядом с сотрудником службы безопасности за компьютером, пытаясь создать фоторобот, стараясь восстановить облик того человека, который вышел через служебный подъезд Эрмитажа в ночь его дежурства, в ночь странного преступления. Непривычное занятие очень утомило его.
– Теперь волосы. – На экране появилась одна прическа, другая, третья...
Сзади тихо подошел Евгений Иванович Легов и заинтересованно уставился на экран. Постепенно проступавшее там лицо показалось ему знакомым.
– Костя, поменяй подбородок, – попросил Легов своего подчиненного, – поставь более закругленный.., вот так.., теперь углуби носогубную складку...
– Вот, это он! – радостно воскликнул ночной дежурный. – Точно, он! Как живой получился!
– Вы уверены? – на всякий случай переспросил Евгений Иванович. Он сам не верил в такую удивительную удачу.
– Он, он самый! – уверенно подтвердил отставник. – Теперь просто одно лицо!
– Распечатай, – коротко распорядился Легов.
– Сколько экземпляров? Штук двадцать, чтобы раздать всем нашим ребятам?
– Нет, одного экземпляра достаточно. Только для меня.
Сложив вдвое листок с распечаткой фоторобота, он вышел из кабинета и поднялся на второй этаж.
– Как дела, Дмитрий Алексеевич? – самым нежным голосом проворковала Маша по телефону. – Как продвигается ваша работа?
Нынешним утром она решила, что глупо дуться на этого реставратора, помешанного на работе. Глупо язвить, он все равно ничего не заметит. В конце концов, Маше тоже нужно, чтобы он помог ей исключительно по работе.
Стала бы она интересоваться этим типом просто так! Да вот еще, очень надо! Сорок лет, а то и больше, одежда немодная и сидит мешковато, да еще всегда в рыжей шерсти от кота. Вечно витает в эмпиреях, не видит, что происходит у него под носом. Ему ближе какой-нибудь шестнадцатый век, чем нынешнее время, во всяком случае, он лучше в нем ориентируется.
В общем, полное ископаемое.
Но он обещал Маша эксклюзивное интервью. Сейчас он оказался в самом центре событий с картиной. И уж если волею судеб, их дорожки пересеклись, то Маша своего не упустит. Это интервью может стать переломным моментом во всей ее журналистской карьере.
– Дмитрий Алексеевич, дорогой, вы меня не забыли? – Она решилась добавить в голос чуть больше интимности, – Как бы я мог забыть, если мы расстались только вчера? – весело откликнулся Старыгин.
– Есть новости?
– Ну, я раскопал кое-что, так что если вы не слишком заняты...
– Я еду!
Старыгин положил трубку и поймал себя на том, что улыбается.
Маша появилась через сорок минут, чудом ей удалось миновать все пробки.
– Я принесла хороший молотый кофе! – заявила она, – И миндальные пирожные для вас!
– Почему для меня? – удивился Старыгин.
– Потому что вы – сладкоежка, как все мужчины!
– Не буду отпираться, – смиренно склонил голову Старыгин. – Только откуда вы узнали такие интимные подробности про меня?
– Мне нашептал их кот Василий! Но расскажите же, что вам удалось выяснить!
– Да, но сначала я должен закончить работу.
А вы пока сварите нам кофе!
Старыгин наклонился над картиной и не видел, какую физиономию скорчила Маша. Что за командирский тон! Как будто она горничная! Но ради эксклюзивного материала она готова не только варить этому типу кофе, но и жарить яичницу на завтрак!
Утверждение вышло несколько двусмысленным, хорошо, что она не сказала этого вслух.
– Во времена Леонардо большинство итальянских художников писали темперой, то есть красками на основе яичного желтка, – Дмитрий Алексеевич говорил, продолжая в то же время исследовать поверхность холста. – Основой для их картин служили доски, чаще всего тополевые. Правда, во многих областях Италии применяли свою местную древесину: для феррарских живописцев были характерны ореховые доски, буковую древесину использовали представители болонской школы, ель – венецианские художники, пихту – живописцы Ломбардии. Сам же Леонардо считал лучшими основами для живописи доски из кипариса, ореха и груши. Он очень много экспериментировал и с красками. В его рукописях осталось множество оригинальных рецептов красок и грунтов. В основном он писал смесью масла и темперы, но часто составлял более сложные сочетания, добиваясь особенной, воздушной прозрачности и глубины цвета.
Старыгин вздохнул и добавил:
– Правда, его эксперименты имели и негативную сторону. Большинство изобретенных им красок оказались непрочными, они разрушались под действием времени, так что уже в XVI веке Джордже Вазари, автор жизнеописаний знаменитых итальянских живописцев, ваятелей и зодчих, писал, что многие работы Леонардо пребывают в плачевном состоянии.
– А эта картина? Каково состояние красок?
– Неплохое, видно, хранили ее по всем правилам, берегли от сильного солнечного света и от сырости. В свое время я исследовал состав красок той картины, настоящей, так вот, могу сказать с большой долей уверенности, что почти все краски по составу совпадают.
– То есть вы хотите сказать, что эту картину нарисовал сам Леонардо да Винчи?
– Для того чтобы это утверждать, нужно еще многое сделать, – сухо ответил Старыгин, – но краски, безусловно, те же. Мэтр в своих записях дал точные рецепты. Вот, слушайте! – Старыгин отскочил от картины и стал рыться на столе, заваленном бумагами. Вытащил книжку и открыл на нужной странице.
– Вот, например, этот дивный голубой цвет:
«Чтобы сделать индиго. Возьми цветов синили и крахмала в равных долях и замешай вместе с мочой и уксусом, и сделай из этого порошок, и высуши его на солнце, и если это окажется слишком белым, добавь цветов синили, делая пасту той темноты цвета, которая тебе потребна».
