– Нашел о чем просить – мыло!..
– Для меня очень важно. Это единственная вещь, которую я вынес из
Заховай достал бланк с коротким отпечатанным текстом, дописанным от руки в свободных строчках, положил перед Шабановым:
– Читай и расписывайся.
Это была подписка о неразглашении обстоятельств, связанных со злополучным перегоном МИГа с «принцессой», причин, повлекших катастрофу и ее местонахождение. На всю оставшуюся жизнь, ни под каким предлогом и ни в какой форме.
– Такой подписки дать не могу, – сказал Герман.
– Надо, капитан.
– Но вы же не верите тому, что со мной произошло!
– Я не верю. Но есть люди, готовые поверить.
– И хорошо, что они есть.
– А ты подумал о них? Что станет с ними, если они получат реальные факты существования... иного мира? Ты представляешь, что будет с нашим миром? Исчезнут последние радости жизни, люди перестанут рожать детей, пахать землю, защищать Отечество. Знания для сегодняшнего человека – это конец света, понимаешь? А сможет твой этот иной мир вобрать в себя, вместить наш, бренный и грешный? Нет! Хуже того, мы его испоганим, выбьем, как скот пастбище, сожрем все его ценности, как саранча... И ничего не останется ни здесь, ни
Шабанов сел, засунув руки в карманы, скрючился. Особист надел фуражку, пожал его вялую руку.
– Сиди и думай... Свидетель нашелся, пророк... Сказал бы я тебе, да врачи предупредили, чтобы не очень тебя волновал... Так что отбываю и жду скорейшего возвращения. – Склонился к его уху, попробовал внушить, должно быть, по настоянию врачей: – И запомни: ничего не было. Никаких миров, летающих тарелок... Ничего такого не было!
Как только он ушел, Герман снова забрался на подоконник и высунулся в форточку. Солдатики красили, нежились на солнце, говорили о дембеле.
– Мужики! – крикнул он. – Лови витамины! – И высыпал на их головы принесенное Заховаем в пакете...
В тот же вечер во время прогулки ему встретилась Алина. Несколько дней ходил, дежурил возле жилого комплекса – не было, а тут словно из-под земли выросла и в месте неожиданном – неподалеку от инфекционного отделения, где и людей-то не бывает и куда Шабанов забрел, чтоб никто не мешал. Вдруг выступила из-за деревьев на дорожку, будто в засаде сидела, нарядная, в вечернем платье из тяжелой, скользкой ткани, в бусах и брякающих браслетах, и туфельки, хотя для этой местности лучше бы подошли сапоги.
– Здравствуй, Герман! – сказала, будто бы удивилась.
Он не сразу узнал ее – видел-то только в халате и колпаке, со скрученной на затылке фигушкой вместо прически; тут же перед ним оказалась настоящая дама, разве что с украшениями и макияжем явно переборщила.
– Привет. – Шабанов сунул руки в карманы больничных штанов. – Ты кто?
Она засмеялась, зазвенела украшениями, как новогодняя елка, зашуршала платьем.
– Ты же искал меня, ждал... Видишь, встретились случайно!
– Откуда ты знаешь, что искал? – безразлично спросил он. – Я никому не говорил...
– Почувствовала... Ну, пойдем погуляем вместе? – Алина взяла его под руку с левой стороны.
– Ты ничего, красивая, – одобрил он. – С тобой не стыдно будет на люди показаться.
– А зачем ты искал меня? – Алина явно хотела очаровать, смотрела загадочно, из-под опущенных ресниц.
– Было желание придушить тебя, как кошку. – Шабанов ощутил, как напряглась ее рука под мышкой. – Так разозлился... Ты же сама дразнила, провоцировала... Разодрала руку. А потом заявила, будто я – сексуальный маньяк. Вот только скажи, что такого не говорила!
– Говорила, – вымолвила Алина, озираясь. – Но меня заставили, вынудили... Следователь из военной прокуратуры велел написать заявление... Из-под ногтей взяли соскобы... Я не хотела! Ну правда!
– Знаю, тогда они думали меня или в тюрьму посадить, или в дурдом упрятать.
– Но я-то не знала!.. Ты мне понравился... И я действительно приходила ночью к твоей палате. Просто так, поговорить!.. У тебя сидел Митрич...
– Зачем ты начала дразнить?
– Решила отомстить... Лучше бы ты сделал какое-нибудь гнусное предложение, чем просить денег на бутылку.
– Злопамятная, что ли? Это мне не нравится. Женщина должна уметь прощать и долго не сердиться.
– Нет... но ты же обидел меня!
– Может, тебя попросили устроить провокацию? Чтоб я напал?
– Никто не просил! Поцарапала, чтоб знал, и все... Ты же вел себя нахально и грубо!
– Мне было очень тяжело. – Шабанов услышал ложь, однако промолчал. – От приступов тоски не знал что делать...
– Теперь стало легче? Прошла тоска?
– Она никогда не пройдет. Ушла вглубь и сидит там, грызет...
– Но ты же не хочешь меня задушить?
– Да что тебя душить? Это я сдуру... Теперь осталось чувство вины.
– Прощаю тебя, – благосклонно проговорила Алина. – Расскажи, что с тобой случилось? Почему вокруг столько шума, разговоров и страстей? Везде по углам шепчутся, а толком никто ничего не знает. Ты становишься таким же известным, как Митрич.
Между тем она вела Шабанова по направлению к жилому комплексу, и впереди уже маячила ограда детской площадки.
– Просто я побывал в другом мире, совсем не похожем на этот. Летал над землей, как хотел и куда хотел... Но не это главное. Там люди живут одними чувствами, как дети. И потому их разум высвобожден для созидания. А мы никогда не сможем ничего путного построить, придумать, изобрести; мы слишком много думаем, как жить, зачем и сколько это будет стоить. Ты же видишь, наш мир сошел с ума и не замечает этого. Когда я туда попал, показалось, они сумасшедшие, но все наоборот!.. Мне сейчас никто не верит.
– Знаешь, тебе нужно встряхнуться! – вдруг заявила она и, прибавив шагу, потянула за собой. – Оттянуться по полной программе! Идем ко мне! На ужин все равно опоздал, а я устрою вечер при свечах. И увидишь, что есть радости и в нашем мире!
– Думаешь, поможет? – невесело усмехнулся Шабанов, однако противиться не стал.
– Не забывай, кто я по профессии. Анестезия снимает и душевные боли...
Алина жила в общежитии гостиничного типа: маленькая комната, игрушечная кухня, казенная мебель и повсюду жалкие и бесполезные попытки создать уют. Однако же был накрыт стол на двоих, и осталось лишь зажечь свечи. Она усадила Шабанова на диван, застеленный мохнатым пледом с изображением тигровой шкуры, удалилась на пару минут и вернулась уже без вечернего платья, в одеянии, которое можно было скорее назвать жреческим: ткани на ней убавилось раз в десять, и примерно во столько же увеличилось мешающих движению побрякушек. На груди висело что-то наподобие занавески из черного, сверкающего тюля, на бедрах нечто короткое, шуршащее, словно змеиная шкура, а ноги и голый живот обтянуты черной мелкой сеткой. Наверное, это было здорово, обольстительно и сексуально...
Она продумала все, в том числе, как будет зажигать свечи и наливать вино. Но когда стала делать это и наклонилась над столом, сквозь тюль на груди высунулся блеклый, мягкий, совершенно безразличный к происходящему сосок и сморщился, повиснув в сетке, будто червячок на крючке.
Он понял, что поклевки никакой не будет, однако же сказал:
– Ты красивая...
Алина загадочно улыбнулась, подала ему бокал с вином, свой же плавным движением поднесла к свече и стала греть донышко над огоньком. Должно быть, она делала так не один раз и знала, как это выглядит со
