Мужики в избе перестали шептаться и дышать.
– Накормите его, – велел Пергаменщиков. – Дайте сухую одежду.
Чьи-то руки потянули с него сырой зипун; выворачивая наизнанку, содрали рубаху. Через минуту Рыжов был голым по пояс. Расторопный мужичонка ухватился было стащить с него грязные кальсоны, однако Анисим вцепился в них и, вращая глазами, отполз в угол. Ему подали чистую рубаху, а затем деревянную миску со щами, откуда торчали сахарная кость с мясом и деревянная ложка. Ломоть белого ноздреватого хлеба подал сам Пергаменщиков, и Рыжов, ощущая внутреннее биение, принял его, потянул ко рту.
– Ешь, – проронил Пергаменщиков, глядя сострадательно и кротко. – Я зла не помню.
Он подтолкнул Пана Сучинского, и тот без слов достал бутыль с самогоном, наугад, вслепую налил полный стакан и поднес Рыжову. Анисим принял стакан и, не сводя глаз с хозяина избы, осушил одним духом. Пан Сучинский спокойно выждал, забрал стакан и пошел в закуток, безошибочно переступая через мужиков на полу. Анисим успел проглотить две-три ложки щей, когда Пан Сучинский так же спокойно вернулся и подал еще один стакан. Пергаменщиков глядел на Рыжова благодушно; на измученном лице его возникло что-то похожее на улыбку всепрощения. Анисим выпил, тряхнул головой и поставил стакан на пол. Пан Сучинский взял его, однако Рыжов схватил его за руку:
– Ты же слепой! Слепой был!
– Был, – невозмутимо промолвил старик. – Был, да прозрел.
– Да прозревают незрячие, да услышат глухие, – вдохновенно проговорил Пергаменщиков. – Ешь, странник, ты голоден.
Не сводя с него глаз, Рыжов откусил хлеба и заработал ложкой, обливая щами свежую рубаху. Он набивал полный рот мясом, хватал носом воздух, кое-как жевал и, давясь, глотал, прихлебывая жижу и обжигаясь ею. Старик с разбитыми губами глядел на него завороженно и, увлеченный, двигал челюстями, шамкал беззубым ртом.
– Сытый человек на убийство негож, – кому-то сказал Понокотин. – Мудро.
Пергаменщиков зябко повел плечами и скрестил руки на груди, словно перед причастием. Пан Сучинский спохватился, прикрываясь от жара рукавом, впихнул, втиснул полено в набитую до отказа пылающую печь. Мощный поток искр, скручиваясь с огнем, стремительно уходил в трубу. Мужики обливались потом, сидели молча, таращились на Рыжова. А тот все ел и ел, наугад пихая в рот куски мяса и хлеба. Потом высосал мозг из кости и, отбросив ложку, выпил остатки щей через край. И едва лишь отнял от губ миску, как Пергаменщиков неожиданно склонился к нему и поцеловал в губы. Рыжов отдернулся, утираясь рукавом, беспомощно заморгал. Пергаменщиков повернулся и медленно пошел в горницу. Руки он по-прежнему держал крестом, отчего лопатки его, выпирающие на узкой и сутулой спине, напоминали крылышки.
Рыжов пошатнулся, словно в вертлявой лодке, закатил глаза и замертво рухнул на пол…
Под утро вместе с Досей прискакал на паре вороных свободненский лекарь и книгочей Елизар Потапов. У Доси за плечами торчал ствол берданки, ременную опояску оттягивал тяжелый зазубренный топор. Они поднялись на крыльцо и постучали в дверь, за которой пропал Анисим Рыжов. Елизар велел Досе оставить оружие на улице, и когда Пан Сучинский открыл, они ступили через порог с молитвой и пустыми руками.
В избе было уже не так жарко, прогорающая печь краснела широким зевом, в междуоконье висела семилинейная лампа под жестяным абажуром, и в ее свете за длинным столом сидели полуголые мужики и не спеша, со вкусом ели мясо и хлеб. С виду картина была мирная, житейская: вот поедят работники, соберутся, возьмут инструмент и пойдут корчевать пашню или ставить избу. Во главе стола сидел Пергаменщиков, одетый в меховую безрукавку и белую, с вышивкой, косоворотку. В отличие от остальных он не ел, а лишь с любовью и печалью смотрел на жующих мужиков и перебирал тонкими, нервными пальцами.
Елизар кинул взгляд в передний угол, увидел, что божничка пуста, однако же размашисто перекрестился и сказал сдержанно:
– Кузнец наш, Анисим Петрович, с вами ли?
Пергаменщиков не шелохнулся, ровно не слышал. Зато березинский лавочник Журин, обгрызая хрящи с голенного мосла, кивнул за печь и неторопливо ответил:
– С нами, с нами… Где ему быть должно?
Елизар шагнул к печи, заглянул в темный закуток: Рыжов спал на тулупе, раскинувшись, пропотевшая белая рубаха облипала исхудавшее, но еще мощное тело. Дося опасливо просунулся под руку Елизара и выдохнул.
– Дышит…
– Что задурел-то, Анисим Петрович? – спросил ласково Елизар. – Ступай домой. Ступай бегом. Я тебе коней своих подал. Добрые кони, одним духом домчат.
– В самогон-то намешано, – выдавил Рыжов. – Голова моя, голова… Что намешали-то?
– Тебе чистого вина подали, накормили, – заворчал Журин. – Все неладно.
– Да уж накормили… – согласился Рыжов и с трудом сел. – Благодарствую, кормильцы. А как мне далее-то теперь? Разорили же меня!
– Не одного тебя, – хмыкнул Журин. – Кто побогаче – тот и дождался… Новые порядки…
– Кузню твою поправим, – посулил Елизар. – Обчеством поправим, инструмент соберем. Нам ведь без тебя тоже не сладко было. Ты уж не держи зла на нынешнюю власть. Какая бы ни была – все от Бога.
Анисим вскочил, содрал с себя чистую рубаху, швырнул ее в печь, заорал, вздымая большие кулаки:
– Струмент собрать можно! А душу мою поправишь? А жизнь мою?.. – Он встал посередине избы, босой, полуголый и всклокоченный. – Да как вы, люди, жить собираетесь, коли над собою чужого поставили? Коли кормильца выбрали из тех, кого сами кормили?!
Пергаменщиков сидел по-прежнему невозмутимо, отрешенно глядел перед собой на гору вареного риса, наваленного прямо на скобленый стол.
– Антихриста выбрали, – подтвердил Дося и погрозил пальцем.
– Анархиста, – поправил Журин и встал, вытирая руки полотенцем. – Попрошу против власти настоящей не агитировать. Власть народом избрана. А товарищ Пергаменщиков – человек достойный, потому как от царского режима натерпелся.
– Елизар! – Рыжов бросился к Потапову. – Какая же это революция, если опять неправда такая? Зачем было народ баламутить?
– Революцию сделали, чтоб с голоду не пропасть, – объяснил Елизар и отчего-то вздохнул. – Чтоб хлеба и мяса вдоволь у каждого было.
– Ты садись-ка к столу да поешь, – миролюбиво предложил Журин. – Вот и место освободилось… Не стесняйся, гляди, сколь всего. Всех накормим.
– Так, значит, с голодухи революцию сделали? – Рыжов обвел взглядом мужиков, но никто не спешил отвечать. – На что она сдалась-то, такая?
– А тебе какую надобно, Анисим Петрович? – спросил Елизар уже с интересом. – Неужели и другие бывают?
Рыжов на миг растерялся, дернулся к застолью и замер, словно наткнувшись грудью на стену. Мужики глядели на него кто прямо, кто через плечо, никто уже не ел, вытирали руки, ковыряли в зубах и сытно отрыгивали. И только Дося, прихватив со стола кусок вареной ноздристой мякоти, жевал набитым ртом, краснел и давился.
– Дак откуда ж я знаю? – изумился Рыжов. – Я у вас спрашиваю! Я в рудниках света белого не видел! А поднялся на-гора – революция!
– Ну, раз не знаешь, так принимай, какую сделали! – отрезал Журин. – Какую народ сделал.
– Такую не приму! – рубанул Анисим. – Сами подумайте, мужики! С голоду взбунтовались, а когда нажретесь? И революция вся?
– Ты что сюда пришел? Революционные идеи сомнениям подвергать? – Журин сощурился. – Не твоего ума люди думали, за народ страдали в тюрьмах да ссылках. Зря бы никто на такие муки не пошел.
– Да я к тому говорю, что с голоду революций не делают! – возмутился Рыжов. – Раз голодный – работай, пропитание ищи, а чего Россию-то булгачить?.. Я знать хочу: коли разорили всю жизнь, так на кой ляд? – Анисим указал пальцем на Пергаменщикова: – На кой ляд он мной править станет?
Мужики с выжидательной опаской покосились на своего вожака, однако тот сидел не шелохнувшись,
