ничего не понимает, правда?
Николай вскочил, огляделся кругом.
– Где они? Где?
– В сторону деревни пошли, на поля, – заражаясь его беспокойством, сказала Светлана. – У тебя что- нибудь случилось, Коля?.. Я же в первую минуту заметила…
– Случилось, Света, – выдохнул он. – Я больше не вернусь туда… Погоди, а они давно ушли?
– Да с час назад…
– А какое сегодня число? – ужаснулся Николай.
– Шестое, – просто ответила Светлана. – Коля, что с тобой? Ты какой-то…
– Потом, потом! – крикнул он и быстрым шагом пошел к деревне.
Жена догнала его, забежала вперед.
– Коля, Коленька, только ты дедушке не рассказывай, что у тебя там случилось. Молчи, ладно? Не тревожь его. Он сегодня с утра такой радостный, такой веселый! Белую рубаху надел…
Николай бросился вниз по склону.
На выпасе за старой поскотиной было пусто. Лишь безнадзорные коровы поднимали от травы головы, разглядывая полуголого, бегущего человека.
За час могли уйти далеко. Где искать?.. Он заметил старика с полевой сумкой через плечо, подбегая к нему, узнал председателя колхоза Главадских. Тот вытаращил глаза на начальника милиции.
– Андрея Николаевича не встречали? – спросил Николай. – С сынишкой моим?..
– Потерялся, что ли? – опешил председатель. – Ведь он че, Николай Иванович, дом колхозу отдал, а бумагу не оформил. Как это понимать?
Николай недослушал его и побежал за деревню, где, прикрытые березовым перелеском, начинались колхозные поля.
– Пошлите уж его в сельсовет! – кричал ему Главадских. – Пускай отпишет!
В следующую минуту Николай пожалел, что поторопился. Надо бы попросить председателя, чтобы собрал мужиков и прочесал окрестности села. Если исполнится срок, назначенный на шестое?..
Выскочив из перелеска, он увидел на поле Андрюшку. Сын бегал по ржаным всходам, держа руки как самолетик, и смех его звенел серебряным колокольчиком. Николай кинулся к нему, схватил на руки и этим перепугал мальчонку; Андрюшка заплакал и закричал:
– Деда! Деда!
– Я это, я, сынок! – засмеялся Николай. – Ну, что ты? Мужик?
Сын разглядел, наконец, отца, всхлипнул и медленно, будто сонный, обнял за шею.
– Я летал, – тихо признался он. – Меня деда научил.
– А где деда?
– Во-он летит. – Андрюшка указал пальчиком в сторону перелеска.
Рубаха на нем была из какого-то легкого, летучего полотна; она пузырилась на спине, хотя и ветер дул несильный, и, напротив, спереди плотно облегала худое тело деда, так что сквозь ткань проступали ребра.
– Эх, спугнул! – пожалел дед. – Да ничего, поди, еще спустится. Ишь, звенит как?
Над их головами пел невидимый жаворонок.
– Пусти на землю, – попросился Андрюшка. – Я ногами пойду.
Сын побежал вперед, а Николай все присматривался к деду и веселел сам. Страшное сегодняшнее утро казалось здесь нереальным, не могло быть, не имело право существовать, когда мир такой чистый и простодушный, как звон жаворонка. Дед часто останавливался, рвал свежую, но уже взматеревшую траву и тут же пускал ее по ветру или выискивал былинки дикого чеснока, совал их в рот, а то, пригнувшись, что-то высматривал на земле – делал все это походя, без смысла, будто любопытный вертлявый мальчишка. Николаю же захотелось приласкаться к нему, и, стесняясь этого ребячьего чувства, он приобнял деда за плечи, расправил вспушенную ветром бороду. Андрей Николаевич не умел ласкать, любил, но не умел, не знал как. Николай хорошо помнил возвращение деда из ссылки в пятьдесят седьмом. Тогда на слуху было слово – амнистия, нерусское, и потому невзрачное для уха слово казалось почти волшебным. Прощенный, свободный дед молчал недели две и лишь смотрел печально и застенчиво, как бы кругом был виноват. Домашние не тревожили его разговорами, но Коле все время хотелось побыть рядом с дедом, потрогать руками волосы, шрам на лице, одежду. Он был еще чужой, непривычный, однако необъяснимая тяга влекла Колю к этому человеку. Смущаясь и робея, он как бы между делом задевал деда то за колено, то за руку, а как замирала от восхищения душа, когда Коля набрасывал на плечи его старый кожушок и выбегал на улицу!
И сейчас от деда исходило какое-то радостное свечение, приводившее душу в тихий восторг.
Подходя к холму, Андрей Николаевич засмеялся и забормотал:
– Я взойду на гору, да я пошел под стрелу, да я пошел под стрелу…
– Ты что-то сказал, дед? – насторожился Николай.
– Нет, я песню вспоминаю, – озаботился он. – Старая строевая песня. Бойцы мои пели, под Уфой… Хорошая песня! Сейчас, погоди…
Он пошевелил губами, наблюдая, как Андрюшка гоняется за бабочками, и вдруг крепким звучным голосом запел:
Андрюшка со всех ног бросился к деду и встал под его правую руку, заглянул в лицо, тряхнул за штанину:
– Деда, ты с бозенькой говолишь? С бозенькой?
– С Боженькой, Андрей Николаевич, с Боженькой, – подтвердил дед. – Коль, пока не забыл: как меня похоронишь, так съезди в Башкирию. Километров десять от Уфы место есть, в степи. Найди его. Я после амнистии туда заезжал, да там целину подняли, все перепахали, хлеб сеют.
– Ну? И что? Зачем? – поторопил Николай, предчувствуя неожиданность в словах деда.
– А посмотри, не пророс ли мой грех? Не видать ли там костей.
– Каких костей, дед?! – чуть не закричал Николай. – Перестань!
– Человеческих, каких же еще, – невозмутимо ответил Андрей Николаевич. – Их ведь там не прикопали как следует. Как вспашут, так кости подымаются. Ты походи, пособирай да схорони. Потом как-нибудь еще съездишь. А место найдешь. Поспрашивай у трактористов, они скажут. Кости как камни: сколько ни собирай, все выпахиваются.
Николай сел на землю, стиснул кулаки.
– Мне что, дед, судьба такая выпала?
– Судьба, Коля, – вздохнул он. – Это еще не все. Дорога к храму длинная… Потом съезди на Обь- Енисейский канал. Там у шлюзов могила должна быть. Местные там хоронили, спроси стариков, должны знать. Хоть крест поставь, что ли… Я бы сам везде прошел, но не успею. Нет больше времени. Пошли, чего сел? Некогда сидеть.
– Говорят, когда в Есаульске начали первую скважину бурить, по городу какая-то старуха бегала, – сказал Николай. – Бегала и кричала, чтоб не трогали землю. Если тронут – мертвые из земли встанут и стоять будут.
– Альбина была. – Дед покачал головой. – Она будущее знала. Вот и мне срок назначила. Какое число сегодня, помнишь?
– Она тебе назначила срок?! – вскочил Николай. – Она?
Дед засмеялся, взял Андрюшку за руку и повел в гору. И снова запел:
«Если он сегодня умрет… Если он сегодня умрет…» Он не мог закончить этой фразы даже мысленно, а первая ее часть застряла в голове и сковала разум. Почему-то стало темно, ветер вылизывал траву и холодил спину. Стихли птицы, умолкли в траве кузнечики – мир мертвел на глазах, наливаясь синюшным оттенком.
– Коля? Коля! – донеслось, будто сквозь сон. – Что же ты сидишь? Гроза такая идет! Смотри!
