– А я сейчас все! все расскажу! – оживился он. – Вы ведь из карательного органа, значит, состоите в аппарате. А аппарат – враг Советской власти и враг Ленина. Вы же были профессиональным революционером?
– Нет, не был, – признался Андрей. – Я был офицером.
. – Вот как! – удивился арестованный и, попятившись, забрался с ногами на топчан. – А я был писателем. Известным русским писателем. Но меня почему-то не назначили в трибунал.
– Понес! – махнул рукой начальник чрезвычайки.. – Был богатырь, а теперь писатель. Не слушайте его, товарищ Березин. Только время потеряете.
– Не верьте, товарищ Березин! – горячо зашептал арестованный. – Я писатель, и мы время не потеряем!
– Как ваше имя? – спросил Андрей.
– Бездольный, – вкрадчивым шепотом сообщил он. – Мой псевдоним… А меня… Да на что оно?
– Бездольный? – изумился Андрей и подался вперед. – У нас в доме была ваша книга…
Он оглянулся: начальник чрезвычайки хлопал глазами, не зная, как объяснить поведение председателя тройки.
– Нам нужно поговорить, – сказал ему Андрей. – Мы поднимемся в ваш кабинет.
Начальник дернул плечами, дескать, не возражаю, и открыл скрипучую дверь. Арестованный насторожился.
– Так уже поведете?! А я еще не все рассказал!
– Расскажете там, – успокоил Андрей. – Идите, не бойтесь.
Он пропустил его вперед. На ходу начальник чрезвычайки забормотал в ухо:
– Не верьте вы ему! Он нагородит, что с товарищем Лениным чаи пивал, а с товарищем Горьким обнимался.
– Разберусь, – коротко бросил Андрей.
В кабинете он остался наедине с арестованным. Усадил его на стул, прибавил свету в керосиновой лампе, отчего окна стали черными, будто покрытыми махровой печной сажей. Вгляделся в лицо: юродство делало Бездольного независимым, но и непроглядным, как окна.
– Простите, я не помню вашего отчества, – выговорил Андрей. – Я не читал вашей книги, только видел на столе у отца…
– Отчество не обязательно, – засмеялся арестованный. – Можно записать просто – убиенный Иван. Мы все Господу известны, одного имени хватит.
– Я не собираюсь убивать вас, – мягко сказал Андрей, ощущая вину перед ним. – Хочу разобраться, почему вы здесь.
– А я знаю! – уверенно заявил Бездольный. – У вас теперь рука не поднимется! Вы теперь, товарищ Березин, всех миловать станете. Казнить вам больше никого нельзя.
Андрей слегка отпрянул и, чувствуя, как мороз ползет по спине и немеют губы, спросил:
– Почему вы так решили?
– Неужто нет? Неужто еще кого покараете?.. – не дождавшись ответа, добавил: – Конечно, вы теперь официальная карающая рука революции. Да все равно не посмеете.
Андрей замолчал, пристальнее вглядываясь в лицо арестованного. А тот, склонившись, зашептал:
– Товарищ Березин, а вы у тех, у пленных, тоже имена спрашивали?
Андрей отпрянул, но Бездольный потянулся к нему, засмеялся старческим смешком, забалагурил.
– А зря, зря! К старости-то они вас мучить станут. Ой, как мучить! Вы же и имен не знаете, чтоб в поминальник записать и по свечечке поставить за упокой душ убиенных.
В его балагурстве сквозили разум и презрение, с которым юродивые и кликуши обращаются к толпе.
– Советую, товарищ Березин, впредь записывать, – он выпрямился и поднял голову. – А еще совет: как только вас посадят в камеру, сразу прикидывайтесь сумасшедшим. Можно не сразу. Когда первый раз побьют, тогда. Если по голове будут бить – еще лучше, убедительнее. А прикинулись – держитесь до конца. Вам от этого двойная выгода. Чекисты не любят возиться с дураками и чаще отпускают, чем расстреливают. Главное, играть до конца. Ну а потом, сокамерники не придавят ночью. Поскольку вы трибуналец, надо больше сокамерников бояться. Иначе не уцелеть.
– Спасибо, – проронил Андрей, справившись с замешательством. – Считаете, меня посадят?
– Безусловно, – решительно сказал Бездольный. – Не сразу, конечно. Вы сейчас играете роль милосердного и справедливого судьи. А вам давали другую, карателя. Иначе как бы вы в аппарат-то попали?.. Кто не играет образ своего героя, того режиссер изымает из спектакля.
– Я не играю, – сдерживаясь, проговорил Андрей. – И не прикидываюсь сумасшедшим.
– Вы напрасно обижаетесь, – миролюбиво заметил он. – Каждому дадена своя роль. Даже вашему вождю. Хотя я уважаю его как человека. Вот и на вас смотрю. Интеллигентный человек, и ничего звериного в облике. Говорили, в шрамах весь. Тут всего один.
«Славу ты себе зробив, – издевательски насмехался Недоливко. – Люди кажут, звирь…»
Андрея передернуло: опять ковыряли коросту…
– А что я под дурака тут – уж простите, – покаялся Бездольный. – От вас же спасаюсь. Натурально играю, особенно когда бьют.
– Сами-то знаете, в чем виноваты?
– Как же, знаю. Вина моя в том, что вступил в партию эсеров и приближал эту революцию.
– Против не выступали?
– Не успел, – с сожалением признался он. – В ЧК попал, в Орловской губернии.
– Хорошо, – Андрей положил перед ним лист бумаги. – Напишите об этом – и свободны.
– Вы меня отпускаете? – подозрительно спросил он.
– Бездольному – доля, вольному – воля…
Он встал, походил по кабинету, стуча голыми пятками, поклонился Андрею.
– Благодарствуйте, барин. За милосердие ваше да за волю. Только увольте, ничего писать не стану. И воли такой не желаю. Меня уже раз отпускали – довольно. Ваш вождь освобождал. Лично. В Сибири посоветовал скрыться. И посидеть тихо, пока буря не уляжется. Да от вас скроешься, как же.
– Какую же вам еще волю надо? – угрюмо спросил Андрей.
– Напишите мне свидетельство, что я ненормальный, сумасшедший, – попросил он. – И печать свою приложите.
– Я же не врач…
– Вы – трибунал! Власть, а власть выше всякого врача.
Андрей сел за стол, взял ручку, но писать помедлил.
– Напишу… Но как же вы жить будете? Вам же все время придется играть. Неужели, чтобы уцелеть, надо всю жизнь изображать дурака?
– Вы ничего не смыслите, – решительно заявил Бездольный. – Самый свободный человек нынче в России – дурак. Безумец. Вот я и пойду дураком по земле. И стану говорить, что думаю. А удастся – и писать. А как еще? Если знаете как – скажите?
Андрей склонился, придвинувшись к лампе, и стал писать свидетельство под диктовку Бездольного. Расписался, приложил печать. Бездольный взял бумагу, помахал ею в воздухе, подсушивая густые чернила, затем аккуратно сложил вчетверо и спрятал под рубаху.
И вовремя успел: в кабинет вошел начальник чрезвычайки. Андрей заметил, как мгновенно переменились лицо и фигура арестованного. Переменились, хотя он не сделал ни одного движения. Остекленели в отрешении глаза, перекосилось тело…
– Товарищ Березин, я вам на диване постелю, – сообщил начальник чрезвычайки и покосился на Бездольного. – Ложитесь отдыхать. А я конвойного позову, чтобы…
– Не нужно, – отрезал Андрей. – Он невменяемый. Утром привезите доктора. А дело спишите в архив.
– А не врет он? – подозрительно спросил начальник, – Потом греха не оберешься.
– Медицина подтвердит – врет, не врет, – безразлично сказал Андрей. – Идите.
Когда начальник ушел, оставив на диване одеяло и подушку, Андрей сел поближе к Бездольному. Тот
