сидят. А раньше дрались… У продкомиссара зубов нет. А он юный совсем… Чем всю жизнь жевать будет?
– Поверьте мне, они больны! – горячо заговорил Михаил. – На медицинском языке это называется паранойя. Желание переустроить мир, навязчивое желание…
– Вы считаете, что мир наш так хорош, что его не нужно переустраивать? – изумился человек- невидимка. – Разве вы не замечаете, что творится вокруг вас?
– Нет, не замечаю, не вижу, – признался Михаил. – Вокруг нас тьма непроглядная. Я даже не вижу, с кем имею честь говорить…
– Ты кто, товарищ? Ты кто, товарищ? – по-прежнему бубнили из правого угла.
– Кто это говорит? – спросил Михаил.
– Человек, – отозвался невидимка. – Вернее, еще вчера был человек, а сегодня уже… Он никого не узнает, темно.
Стараясь не шуметь, Михаил пополз на четвереньках в правый угол.
– Ты кто? Кто ты? – испуганно забормотал человек. – Не подходи!
Михаил нащупал стену и прошел вдоль нее, подальше от всех. Он сел, стиснув руками виски, попытался отрешиться и забыть, вытравить из памяти зловещее слово – безумие.
Потом Михаил увидел сон, показавшийся ему бесконечным. Будто он не человек, а речной песок, мелкий и белый; и будто кто-то рассыпал, развеял его по полу и самому теперь никак не собраться. Он стал кричать, звать людей, чтобы его смели в кучку, но никто не слышал. И тогда он заплакал. Странность была не в самом сне, а в том, что он смотрел на этот песок откуда-то сверху и плакал.
Он и проснулся в слезах. Таращась на распахнутые двери подклета, длинно всхлипнул и встал. В разных углах уже переругивались: занимался новый день.
– Лекарь? Выходи! – послышалось из дверного проема.
Глаза к свету привыкали медленно, резь углублялась и уходила в мозг, слезы бежали ручьем. Михаил перешагнул порог. Свежий воздух и смолистый запах молодой листвы закружили голову; чувствуя легкое опьянение, он пошел вдоль заплота к церкви, на паперти которой стояло несколько военных. Завернув за угол, он резко остановился: на церковной площади были выстроены войска – человек двести или триста в новеньких гимнастерках и сапогах. Во главе строя развевалось красное знамя.
– Двигай, двигай, – поторопил конвоир. – Тебя ждут.
Робея от такого скопления людей, Михаил вышел к паперти и получил приказ стоять. Оглядевшись, он узнал вчерашнего военного в буденовке и рыжего паренька порученца.
– Смирно! – крикнул военный и, развернув лист бумаги, стал читать. – Именем мировой революции я, командующий Партизанской Республикой красного воинства Димитрий Мамухин, приговорил вражьего сына и предательского лазутчика за вторжение через границу к казни через смертную казнь путем зарубления саблей.
Он не понял смысла этих слов, но вздрогнул от мощного рева – ура! Однако военный поднял руку и крик разом опал.
– Но учитывая то, что в нашей республике нет лекарей, – продолжал командующий, – а Березин Михаил Михайлович хоть и вражий сын, но лекарь, я, командующий Партизанской Республикой красного воинства Мамухин Димитрий, приговорил помиловать его до особого моего распоряжения.
Воинство опять закричало – ура! – с прежним азартом, так что было не понять, что этим криком одобрялось. Михаил еще не успел ощутить ни дыхания смерти, ни восторга избавления от нее: все воспринималось как святская шутка ряженых.
– Подымись сюда! – распорядился Мамухин и поманил рукой.
Михаил взошел на паперть. Командующий был беспечен и благодушен, словно урядник после воскресной службы.
– Значит, Березин Андрюха тебе сродный брат будет? – спросил он.
– Да… – сообразил Михаил. – Вы что-нибудь знаете о нем? Где он?
– А как же! – горделиво улыбнулся командующий. – Помню, он еще бесштанным бегал!.. Про Андрюху мы с тобой потом потолкуем. Стань в сторонку и гляди. Присутствовать будешь, полагается лекарю присутствовать.
Он хотел спросить, зачем, но увидел, что к паперти подвели возницу и еще какого-то тщедушного человечка бродяжного вида и ужасно оборванного, так что сквозь лохмотья виднелось синеватое тело. Командующий сделал торжественное лицо и стал читать новый приговор. И когда прозвучало имя возницы, Михаил замер в ожидании, однако прозвучало – помиловать! – и лишь конфисковать коня и бричку в пользу Республики. Возница вдруг низко поклонился всем, стоящим на паперти, затем – солдатам в строю и заплакал.
– Проводить его на заставу и выдворить! – распорядился командующий. – А ты, лекарь, видал этого человека? Что скажешь про его здоровье?
Командующий указывал на тщедушного в лохмотьях. Михаил пожал плечами.
– Я не знаю его…
– Да вы ж в амбаре вместе сидели!
– Сидели, сидели! – весело подтвердил оборвыш. – Я вам руки развязывал!
Узнать его было невозможно. Почему-то во мраке подклета человек-невидимка казался ему выше ростом и поблагороднее осанкой и видом.
– Сдается мне, больной он, на голову слабый, – предположил командующий. – Несет черт-те что.
– Он болен, да! – спохватился Михаил. – Душевное расстройство.
– Я совершенно здоров! – закричал оборвыш. – Какое вы имеете право записывать меня в дураки?!
– Ленька! Уведи его! – приказал командующий. – Нездоровые умом суду не подлежат.
Ленька слетел откуда-то с церкви и повел безумца по дороге, ведущей на заставу. А тем временем из амбара привели еще двух человек – взрослого мужчину сурового и независимого вида и молодого белокурого парня, круглолицего и краснощекого, эдакого пастушка с дудочкой, если бы лицо его не искажали пылающие гневом черные глаза. Михаил сразу узнал их, поскольку арестованных вели поодиночке, на веревках.
– Именем мировой революции, – начал командующий, на что белогвардеец плюнул в сторону паперти и отвернулся, – колчаковского недобитка казнить через смертную казнь на березах!
Грянуло мощное ура! – причем строй даже не шелохнулся, а лишь разинул рты, чтобы выпустить из себя торжествующий крик.
– А грабителя и мародера из вражьей партии Продотряда казнить сначала отрублением рук с последующим утоплением! – заключил командующий. – Но учитывая его прошлые заслуги в Пятой красной армии, заменить позорную смертную казнь простым расстрелом!
На площади опять заорали, и от этого рева Михаил словно опомнился.
– Их нельзя казнить! – закричал он. – Они больны! Они невменяемы! Я как врач протестую! Нельзя казнить!
Командующий побагровел, и шея его врезалась в тугой ворот кителя. Рыжий помощник его был уже рядом с Михаилом, но не бил, ждал команды.
– Я тебя для другой нужды тут оставил, – сурово произнес командующий. – И кого казнить или миловать, решаю я! Только революция имеет права жизнями распоряжаться! А ты, лекарь, будешь компасировать смерть, понял? Так по закону полагается.
– Констатировать, – робко поправил его человек в полувоенной одежде, стоявший все время за спиной командующего и хранящий спокойствие.
– Я могу констатировать только жизнь! – ответил Михаил. – И в ваших… в вашем безумии участвовать не буду!
– Заставлю, так будешь! – уверенно заявил командующий и улыбнулся. – Как миленький!
Строй засмеялся, сохраняя неподвижность.
– Не заставите!
– По закону требуется, понял? – еще раз попробовал вразумить его командующий. – Чтоб люди в землю пошли мертвыми. Мы же не белая сволочь, чтобы живыми закапывать! Верно?!
– Верна-а! – прокатилось по площади.
