– Так бы сразу и сказал. Все двухсотые у нас во-о-н там живут.
– Какие это двухсотые?
– Номера у предсказателей такие, круглые.
– Их что, много?
– Да нет, двое всего, старый и молодой.
– А ты какой будешь?
– Я трехсотый, химик.
Заходит Никитка в указанную избушку – электричество горит, на столе картоха с селедкой, сала кусок, хлеба полбуханки. Глубокий старик на нарах спит, как мертвец, лицо уже синее, а сам Ящерь у порога встречает.
– Ждал тебя, брат. Третий день вижу, как ты ко мне бьешься.
Обнялись, за стол сели, Никитка чекушку достал.
– За встречу? Выпили и сразу к делу.
– Матери указывал, где золото лежит?
– Указывал.
– А еще можешь указать?
– Могу.
– И много добра в земле спрятано? Ящерь оглянулся на старца.
– Много… Если по всей земле, так не счесть. Никитка из-за стола встал, пилотку на голову.
– Пошли со мной!
– Куда?
– На волю!
– Не могу.
– Почто же?
– Так и быть, тебе, как брату, скажу… Я тут невесту свою жду. Сам-то к ней прийти не сумел в срок, вот теперь и мытарюсь…
– На воле подождешь!
– Нет, я сюда ее вызвал. Она ведь еще дитя совсем, девять годков всего. Придет, а меня нет, – взгрустнул Ящерь. – Два года уговаривал – едва уговорил родителей, чтоб отпустили ко мне в лагерь…
– Ты что же, и женишься на ней?
– Мала она еще, чтоб замуж выходить. Вместе жить станем. Мне ведь еще надо жену свою воспитать, научить. Потом и жениться. Здесь хорошо, никто не мешает. Я тут первый раз свободу почувствовал.
– Ты что, рехнулся? Кто ее сюда пустит?
– Сама придет, как ты пришел.
– Слушай, Ящерька, да кто же она такая, невеста твоя?
– Богиня…
– Нет, это я понимаю. Сама-то кто будет? Из каких?
– Земная пророчица, именем Ящерица.
– Ладно, жди, – согласился Никитка, видя, что брат заговаривается. – Ты мне укажи-ка место, где клад спрятан. Поблизости тут есть?
– Должно быть, есть, – говорит Ящерь. – Но указать не могу. Нельзя без нужды клады указывать.
– Да у меня нужда знаешь какая? А у матери нашей, тетки Анны? Живот от лебеды раздулся, до сих пор в лесу жилы рвет…
– Так ты ее освободи, пусть дома сидит. Сам работать иди.
– Не дают подходящей работы. Неужели я, офицер и орденоносец, быкам хвосты крутить пойду? Нет, Ящерь, говори, где клад откопать.
– Эх, брат, жалко мне тебя и тетку Анну. Помог бы… Да ведь клады и мне не открываются, если нужды нет.
– Ладно, – стал хитрить Никитка. – Раз тебя здесь за предсказателя держат, предскажи-ка мне судьбу. Как у меня жизнь сложится?
– Это смотря как ты пожелаешь.
– Я, конечно, желаю себе хорошую жизнь.
– Тогда тебе сейчас уходить надо, – сказал Ящерь. – Скоро часовой дырку найдет, где ты пролез, тревогу подымет и начнется шмон.
– Это ты спровадить меня хочешь?
– Уберечь хочу. Не уйдешь через минуту – возьмут и посадят с ворами. Обид не вытерпишь, в драку бросишься и зарежут тебя, Никитка. Вот и вся судьба.
– А если уйду? – не так-то просто испугать фронтовика.
– Это опять как сам захочешь.
– Ну а поточнее?
– Уйдешь – отца родного увидишь, как домой вернешься. Он тебя по правильной дорожке направит – послушайся его. Тогда и кладов не нужно будет.
Никитка не поверил, однако и сам понял, дольше оставаться нельзя, полез в свою дырку, сказав напоследок, мол, как невеста твоя придет, на свадьбу позови, очень уж хочется взглянуть, что это за пророчица такая – посмеяться хотел над братом. Но только выскочил из зоны, тревогу подняли, с собаками побежали – лай, крик, стрельба, да ведь он от немцев уходил и от азиатов ушел.
Приехал он домой и точно: сидит в избе отец родной, Артемий, про которого думали, сгинул в тайге у кержаков, всю войну ни слуху ни духу. Сидит в гимнастерке, старшинские погоны на плечах, а орденов да медалей вдвое больше, чем у Никитки.
И бритый, одни усы оставлены.
Начал сразу про Ящеря расспрашивать, выслушал и говорит:
– Как Ящерь решил, пусть так и будет. Он лучше всех знает, как надо жить.
– Сдается мне, тятя, он умом тронулся. И ты ему потакаешь. Он ведь сидя в лагерях, все невесту ждет, девочку девяти лет, и жениться мечтает!
– Нельзя судить, Никитка, о том, что нам, слепошарым, недоступно. – сказал Артемий. – Это ты над ним смеешься со зла, что клада тебе не указал.
Никитке такие разговоры не по нутру были.
– Ладно, тять, про себя скажи! Оказывается, в сорок первом еще, зимой, нагрянул в потаенный скит военкомат с милицией, добровольцев набирать. Застали врасплох, а снег глубокий, без лыж не убежать, ну и взяли всех мужиков и парней, веревкой связали и повели на сборный пункт. Артемий выдал себя за старовера и записался Арсением Мошниным – тогда кержаки в тайге жили не считано и документов не имели, как назвался, так и есть. Какая разница, кого под каким именем убьют?
Хочешь, не хочешь, пришлось воевать, а поскольку Артемий ничего плохо делать не умел, трусить не привык, стрелял метко и маскироваться научился, пока в бегах жил, то определили его в снайперы. Он всю войну и валил немцев десятками. Мог бы и сотнями, да сильно высовываться нельзя: представят еще к Герою и начнется разбирательство, кто да откуда. Еще докопаются, что он беглый враг народа и конвойного убил, сразу шлепнут.
Был у них на фронте подобный случай…
– Не в силах больше так жить, – пожаловался он сыну. – Душа развернуться не может, как заяц, под кустом сидит. Я ведь и не я вовсе, получается. Мне надо в Горицкий бор идти.
– Ты что же, тять, умирать собрался?
– Да если б собрался, так на фронте бы взял да умер, – говорит Артемий. – Высунулся из окопа или ворохнулся на позиции и на тебе пулю. Сам же знаешь… Мне положено сидеть в Горицком бору, а я не могу. Не пускает меня, войти не дает. Должно, извратил свою судьбу чужим именем. Поправлять дело надо, пойду сдаваться властям.
– Да будет тебя, тятя! – стал было увещевать Никитка. – Документы выправили настоящие, поезжай куда-нибудь и живи себе. На что тебе в бор-то идти?
– На фронте загадал: живым выйду, остатки жизни в бору проживу, – уклонился от ответа Артемий. – А не пускает чужое имя! Вот и хочу вернуться назад, Никитка, к тому, что на роду написано.
