— Да, — ответил Павел, — за контрреволюцию, по статье 58.
— Значит, вы не имеете права жить в Москве.
— Возможно, я этого не знаю, — спокойно ответил Павел.
— Мне вас жаль, — ласково сказал товарищ Слонов, проникновенно глядя на Павла.
Будут вербовать в осведомители, — понял Павел, До моих дел не докопались, а интересуются кем- нибудь из знакомых.
— Я считаю, что был осужден по недоразумению, — сказал Павел. — Кроме того, я освобожден, как сверхударник. Если даже считать меня действительно виновным — я уже давно искупил свою вину.
— Очень хорошо, что вы ставите вопрос именно так, — еще более проникновенным голосом сказал товарищ Слонов. — Скажите, если бы вы узнали, что кто-нибудь что-либо замышляет против советской власти — сообщили бы вы об этом нам?
Всё идет по программе, — констатировал Павел.
— Следователь неопытный. Надо непременно узнать, кто их интересует…
— Конечно, — ответил он совершенно естественным голосом, продолжая глядеть в глаза собеседнику.
Товарищ Слонов взял из портфеля еще лист бумаги и стал писать протокол допроса.
Несмотря на опыт и умение быстро оценивать положение, не прерывая разговора и сохраняя непринужденно открытый взгляд, Павел почувствовал облегчение, когда следователь сам отвел глаза, занявшись протоколом.
Сейчас начнет перебирать мои ответы, — подумал Павел, — во что бы то ни стало нужно узнать, кто провалился.
— Итак, — небрежно продолжал беседу товарищ Слонов, — вы обязуетесь сообщать нам о всём виденном и слышанном.
— Нет, не обязуюсь, — спокойно ответил Павел.
— Как не обязуетесь? — покраснел товарищ Слонов, — если вы будете упорствовать, мы выбросим вас из Москвы!
— Видите, товарищ следователь, — Павел опять вперил в собеседника открытый простоватый взгляд, — видите, товарищ следователь, я уже один раз отсидел из-за всяких прохвостов и больше не хочу ни за кого отвечать.
— Ну и что же, — протянул товарищ Слонов, ничего еще не понимая и в то же время не снижая требовательного, властного тона.
— А то, что с меня хватит одного раза. Теперь, конечно, никаких знакомых не завожу и ни про кого ничего не знаю. Кроме того, я человек религиозный, — это теперь не в моде, — ну, и сижу себе дома.
— Очень хорошо, что религиозный, — вдруг обрадовался следователь, — и никаких новых знакомств мы от вас не потребуем.
Провалился Николай, — подумал с тоской Павел, — …однако, следователь совсем неопытный.
— Но что же вам тогда от меня надо? — непонимающе спросил Павел.
— К следующему разу вы напишите свою биографию и принесете характеристики знакомых.
Конечно, это Николай. Хорошо, что я религиозный — значит дело идет о подпольной церкви; «новых знакомств не потребуем», — значит это старый знакомый. — Достигнув намеченной цели, Павел немного успокоился и сразу почувствовал усталость…
— Биографию я могу написать и сейчас, а знакомых у меня нет, значит, и характеристик я писать не могу.
— Так ты нас обманываешь! — заорал товарищ Слонов не своим голосом, — захотел опять в концлагерь!
Всё по шаблону: не помогает ласка, начинает грозить, не помогают угрозы, начнет что-либо обещать, — равнодушно подумал Павел и ничего не ответил.
— Что же ты молчишь? — остановился следователь.
— А что же мне крик на весь военкомат поднимать, что ли? — ласково отозвался Павел.
На этот раз следователь вспылил по-настоящему: — Ну, постой, — бросил он зло и вышел в коридор. Павел слышал, как позвякивал набираемый телефон, затем товарищ Слонов некоторое время говорил тихо, так что нельзя было разобрать слов, а затем кончил разговор нормальным полным голосом:
— Значит, автомобиль будет прислан. Потом он вернулся и как ни в чем не бывало сел напротив.
— Вам придется немного подождать, товарищ Истомин. Хотите закурить? Вот папиросы.
— Нет, благодарю, — холодно отказался Павел, — я не курю.
Следователь сидел молча, искоса следя за выражением лица Павла. Павел боялся много думать, чтобы чем-либо себя не выдать и старался быть по возможности спокойным. — Чорт их знает — могут арестовать, надо было бы успеть предупредить Николая. Как-то там Оля мучится? Может быть, больше не увижу? Павел сейчас же отогнал мысль о жене: нельзя было ничем ослаблять волю.
— Вы футболом интересуетесь? — спросил Павел.
— Нет, — сухо ответил следователь.
Опять водворилось молчание. — Если арестуют — плохо, что со мной ничего нет теплого. Скоро осень, попадать на этап в одном костюме, — гиблое дело… А может быть, и отпустят, помучат еще полчаса неизвестностью, надоест и отпустят.
Товарищ Слонов кончил курить, собрал бумаги и закрыл портфель. В переулке раздался шум автомобиля…
— Поедемте, — встал следователь. Павел пошел за ним через зал и заплеванную приемную. Скамейка, на которой он сидел час тому назад, стояла попрежнему, лоснясь от въевшейся в дерево грязи. У подъезда ждал черный новенький автомобиль «М-1». Шофер повез их, не спрашивая куда. На Лубянку или в Бутырки, — старался сообразить Павел по улицам. Но улицы незнакомого района ничего ему не говорили. Шел дождь, прохожие торопились по домам.
Автомобиль круто свернул в сторону и остановился у подъезда большого дома. На подъезде была вывеска: «Районный Совет… района города Москвы». Павел знал, что в каждом районе есть секретное отделение НКВД, вербующее осведомителей. Пока что дело идет не об аресте.
Вслед за Слоновым Павел прошел большую комнату с множеством дверей, приемную Совета, вошел в небольшую дверь в конце приемной и очутился в коротком коридоре секретного отдела. Оставив здесь Павла, следователь скрылся за одной из дверей. Через минуту Павел был введен в кабинет. Кабинет был просто и уютно обставлен, на полу лежал ковер, в противоположном углу, наискось к окну, стоял большой письменный стол. За столом, выпрямившись во весь рост, в негодующей позе застыл высокий молодой лейтенант НКВД.
Не предлагая сесть, лейтенант с презрением и гневом обратился к Павлу.
— Вы упорствуете и вводите органы власти в заблуждение. Мы выбросим вас из столицы, вы — враг советской власти. Если вы будете еще упорствовать, вас ожидает гораздо худшее.
Павел вспомнил, что на первом допросе, десять лет тому назад, следователь сразу упомянул о пяти годах концлагеря, срок, который и был дан Павлу. Остальные угрозы менялись: расстрел, десять лет, арест матери — всё это было, но срок пять лет повторялся чаще всего. Теперь чаще всего говорят об удалении из Москвы. Очевидно, выбросят-таки.
— Вот что, товарищ следователь, — обратился Павел к высокому молодому человеку, — я уже говорил товарищу Слонову, что готов ответить за себя, но не собираюсь отвечать за других — довольно одного раза. Дать чью либо характеристику — значит принять на себя большую ответственность. Вы ведь не хотите, чтобы я на кого-либо клеветал?
— Конечно, — лейтенант невольно потерял взятый вначале тон.
— Так вот, — продолжал Павел, перебивая, — клеветать нельзя, плохого я ни о ком ничего не знаю, потому что веду очень замкнутый образ жизни. — Павел все время напирал на замкнутый образ жизни. — А писать хорошее опасно. Вон народные комиссары, и то вредители оказываются! Так уж лучше сажайте меня за мой отказ, чем я возьму на себя ответственность за других.
Говоря все это, Павел смотрел на нового следователя так же прямо и открыто, как перед этим смотрел на товарища Слонова, сидящего теперь сбоку, чтобы лучше следить за лицом Павла.
Тонкое злое лицо лейтенанта нервно подергивалось, но Павлу было ясно, что он правильно учел
