на длинной лавке, поставленной отцом для посетителей.
– А ты все тут? – вырвалось у папаньки.
– А игде ж мне ищо?
– Ну и ну! – вздохнул секретарь.
– Ты, Миколай, не нукай, а вызывай...
– Пошел ты... Сам вызывай, коли хочешь!
– А ты б помене матерился. Властям не полагается.
– Ты ж сам сказал, что не власть я, а дерьмо собачье. Так ведь?
– Ну, так.
– Ну и катись отсюда ко всем чертям. Будем считать, что мы с тобою квиты, – проговорил отец уже поспокойнее, готовый подвести черту под их ссорой.
– Ишь ты какой бойкий! – неожиданно ощетинился Жуков. – Больно скоро ты отквитался! Нету, друг, с тобою-то мы еще не расквитались. Аль забыл про квитанцию, какую ты мне не выдал на уплаченный налог?
– Выдам я тебе эту бумажку. Хоть сейчас.
– Теперь она мне за ненадобностью. Не нужна она мне, слышь?! – заорал Григорий Яковлевич, злобно вращая белками глаз. – Другое от тебя, хохленок, востребую. Погоди!
Он ушел, бабахнув дверью, повергнув бедного моего папаньку в состояние крайней душевной сумятицы. В самом скверном расположении духа он подошел к окну, сунув по старой привычке ротного писаря карандаш за ухо, и уткнулся вспотевшим горячим лбом в стекло. «Может, и вправду вызвать Завгороднева? – подумалось вдруг ему. – Ведь от Жучкиных жди любой напасти... Ну хорошо. Посажу я Гришку, и что тогда?.. Его щенки будут мстить за отца. Их-то не упрячешь за решетку – несовершеннолетние. Ну а как же быть?» – Поставив перед собой этот вопрос и не найдя ответа на него, Николай Михайлович вышел из конторы и сейчас же присоединился к компании мужиков, о чем-то горячо спорящих на строительной площадке. Быстро сориентировавшись, по какую сторону баррикад ему следует стать, отец тотчас же подал и свой голос и увлекся перебранкой настолько, что на какое-то время забыл про Григория Жукова.
Спорили, как и прежде, о том, в какую сторону должна смотреть будущая школа основными своими классами. Муратов, Иван Павлович, Мария Ивановна почти все строители из бригады «вэлыкого прарапа», Петр Ксенофонтович Одинокое настаивали на том, чтобы большая часть окон была повернута туда, где долее всего в короткий зимний день задерживается солнце. Но с ними не соглашались заведующий районо, председатель сельсовета Михаил Спиридонович Сорокин, примкнувший к нему немедленно мой отец, руководители комсомольской ячейки (ими были мой старший двоюродный брат Иван и его верный помощник и приятель Митька Крутяков). Свое возражение эти последние основывали на том, что на солнечной стороне стоит церковь, она будет «заражать религиозным дурманом» детей, которые, конечно же, начнут глазеть на нее из своих классов. «Чепуха! Вздор! Дичь!» – учителю хотелось крикнуть прямо в лицо ярым «атеистам», но Иван Павлович, едва ли не самый разумный из спорящих, употребил над собою власть и не дал вырваться наружу словам, которые рвались из груди. Он никогда не забывал, что в свое время состоял в партии эсеров, и только всегдашняя осторожность остановила его перед роковым решением: в двадцать первом году в здешних краях орудовала одна из антоновских банд, предводительствуемая неким Поповым, и сельский учитель Иван Павлович Наумов вполне мог оказаться в ней. Время от времени ему давали знать, чтобы он помнил о своем прошлом и не очень-то витийствовал на родительских собраниях в школе. Да он и не витийствовал – держался ровно и подчеркнуто лояльно в отношении Советской власти. Из-за боязни, что его могут обвинить в пособничестве служителям культа, он первым уступил атеистам, сильно огорчив этим Муратова и тех, кто был с ним заодно, и справедливость, которая, по пословице, должна была бы восторжествовать, на этот раз потерпела поражение. Следствием же было то, что шесть классных комнат из семи к началу занятий и до их окончания погружались в сумерки и глядели на мир множеством бельмоватых, покрытых мохнатой снежной опушиной глаз-окон. Свет в них чуть просачивался, но холод легко проникал в классы, и дров не хватало, чтобы успешно противоборствовать с ним. В особенно холодные дни занятия вообще не проводились: это была плата за страх. Опережая события, скажу, что церковь вскоре порушили, а школа и поныне стоит так, как ее поставили, – спиною к солнцу.
– А мы, Михаил, кажется, дурака сваляли. Не скажут нам спасибо ни ученики, ни учителя, – заметил отец председателю, когда оба вернулись в контору.
– Почему же?
– Потому... помёрзнут они там!
– Так какого же черта поддерживал нас, дураков?!
– Попробуй не поддержи! Ты первый за шкирку возьмешь.
– А ты и испужался?
– Испугаешься. Уж больно хорошо знаю тебя, Михаил.
– Плохо ты меня знаешь. Может, переиграем это дело, а? Как ты думаешь, секретарь?
– Думай сам. Тебе виднее. Ты у нас тут верховная власть.
– Боишься ответственности? – ухмыльнулся Сорокин.
– А кто ж ее не боится? Разве что Господь Бог, да и то потому, что отвечать Ему не перед кем. Перед Ним все в ответе.
– Ну а все-таки. Может, перерешим?.. Помалкиваешь?.. Ну ж и плут ты, хохленок!.. Ладно, пускай уж будет так, как сказано. Посмотришь, нас еще похвалят в районе за такое решение! С религиозным опиумом- то кто-нибудь должен бороться, как ты думаешь?
– Должен, но не так глупо.
– Борись умней, кто тебе мешает! – осерчал наконец Михаил Спиридонович и поспешил перевести стрелку разговора на иной путь. – Что с брательником? Может, в Баланду, в больницу его?
– Ничего. Отлежится и дома.
– Ну, смотри. А то отвезу. Мне завтра в райисполком. Заодно бы...
– Спасибо, Спиридоныч. Обойдется.
– Ну а с Гришкой что будем делать? В милицию Шадрину сообщил?
– Нет, не сообщал. Ни Шадрину, ни Завгородневу.
– Эт еще почему?! – удивился председатель. – Ведь он чуть не убил человека!
– Чуть не считается. Не убил же!
– Что же, оставим без последствия?
– Зачем же! Припугнуть малость следовало бы. Вызови его в сельсовет и поговори так, как ты можешь. Можешь ведь?
– Хитер, хитер! – Вымолвив это, Сорокин самодовольно улыбнулся. – Хорошо, вызову и поговорю. Я с ним так по-го-во-рю-у-у!
– Вот-вот.
– Только ты скажи, Николай, с чего это вы, Хохловы и Жуковы, взъелись друг на дружку? Где собака зарыта?
– А черт ее душу знает! Сперва-то ребятишки наши чего-то не поделили, повздорили, подрались. А потом и на нас, старых болванов, искра от этого малого пожара перекинулась. Ну и занялось! – Отец горько усмехнулся. – Ведь мы только в длину вытянулись, выросли, а умом недалеко ушли от своих детей.
– Это верно. А пора бы уж и поумнеть. Разве революция и Гражданская война мало нас учили?.. Вот что, Николай Михалыч, вы мне эту драчку бросьте. Доведет она вас до большой беды. Поберегите кулаки до другой драки. Судя по всему, будет она погорячей вашей потасовки...
– О чем ты, Михаил?
– Все о том же. Списки, какие мы с тобой в район отправили, думаешь, для чего?.. Через год-другой, а может, и того раньше, начнется у нас, брат, коллективизация. Такое решение вынес партийный съезд. Вот, хохленок, какие дела! – сказав это, Сорокин, по своему обыкновению, сейчас же перекинулся на другое: – А почему ты не возишь камни под школу, а? Братья твои возят, а ты что, устраняешься от общественного долгу, хитришь?
– А на чем бы это я возил? Может, на жене?
– Не о ней речь. Жену ты давно заездил. А куда подевал свою Карюху? Берегешь? Боишься, что
